Виктор Баныкин - Ранняя осень

Тоже звонкий летний денек. Все дальше и дальше от кордона манила Артемку неведомая лесная тропа. Она как бы светлым ручьем струилась то между стволами сосен, снизу исполосованных глубокими морщинами, то круто сворачивала в сторону, огибая серебрившуюся полынком горушку, то ныряла в частый осинник, бьющийся в страшной лихорадке.

Эта одичалая рощица чудилась Артемке злодейским царством Бабы-Яги, кишащим лупоглазыми чудищами. И хотя у Артемки стыла, леденела спина, а волосы на голове вставали дыбом, ноги как-то сами собой несли и несли его к шепеляво лопочущей что-то гиблой чащобе.

Но веселая тропка, которой так бесхитростно доверился Артемка, не выдала его Бабе-Яге… Он не помнил даже, как промчался, словно пролетел на крыльях, через пугающий этот осинник. И вот уже, обомлев от счастья, уставился на белозарную светлынь ромашковой полянки.

Потеряв одну тропку, Артемка находил другую и все брел и брел дальше, на время запамятовав и о доме, и о мамке, собиравшейся накормить семью по случаю воскресенья пирогами.

На краю одного необхватного пня-великана, похожего на круглый обеденный стол, Артемка приметил зеленую ящерку. Дремала ящерка, пригретая солнышком.

Неслышно подкрался Артемка, занес было руку, чтобы схватить ящерку за тонкий стеклянно-чешуйчатый хвостик, да та вовремя очнулась. Очнулась, пошевелила сплющенной головкой, и след ее простыл.

Долго ползал на коленях Артемка вокруг пня, вороша жарко шуршащие стебли жесткой осоки да душистые кустики иван-чая, все еще надеясь отыскать увертливую ящерку.

Вдруг Артемка пригнул к земле голову. И тотчас над самым его ухом стремительно пролетела, зло жужжа, пуля. Прожужжала и шлепнулась в траву шагах в двух от перепуганного насмерть Артемки.

«Откуда эта пуля в лесу нашем взялась? — подумал Артемка, все еще не решаясь поднять головы. — Неужто война пришла и вражище убить меня собирается?»

Посидел, посидел он тихо, подождал чего-то, да и решил пулю ту смертоносную отыскать.

Раздвинул Артемка руками траву и увидел жука. Черный блестящий жук сидел в розовой чашечке цветка и преспокойно так чистил передними лапами хоботок.

— Ах, это ты меня напугал! — сердито проговорил Артемка. — Накажу я тебя сейчас. Возьму вот и убью!

И он недолго думая сорвал цветок и вытряхнул жука из розовой чашечки. Жук упал на пенек кверху лапками.

— Попробуй уйди теперь от меня! — засмеялся Артемка. — Теперь тебе не уйти, не улететь!

А черному жуку погибать не хотелось. Вытянул он передние лапки да и попытался опереться ими о шероховатую поверхность пенька. Но лапы эти были коротки, и как ни силился жук, а пенька ими не достал.

— Выкусил? — ликовал Артемка. — Барахтайся не барахтайся, а все равно ничего-то у тебя не выйдет!

Тут жук вытянул средние и задние лапы. Коснулся пенька и чуть сдвинулся с места. А через какую-то минуту черный жук крутился по пеньку, точно волчок. Крутился и крутился все в одну сторону, а перевернуться вверх спиной так-таки не мог.

Забыв о своем мщении, Артемка с любопытством склонился над пеньком и увидел: одна задняя лапка у жука совсем не двигалась. Потому-то он и крутился в одну сторону, потому-то он не мог перевернуться вверх спиной.

— Я думал, ты страшный, а ты просто хромой, инвалид, — разочарованно протянул Артемка. — Живи уж, чего с тобой делать!

Сухой былинкой Артемка помог жуку перевернуться вниз брюшком.

— Лети теперь куда глаза глядят! Да смотри, никого больше не пугай.

Жук обрадовался и поспешно заковылял прочь от Артемки, волоча за собой мертвую лапу. Он так торопился, так боялся, как бы его снова не сцапали. До края пня было еще не близко, когда жук внезапно загудел и взвился вверх.

В тот день Артемка заблудился в лесу. Домой он вернулся под вечер.

«Только бы мамке не попадаться на глаза, а то пришибет! — думал голодный Артемка, спрятавшись в пахучем коноплянике у сарайчика. — Подожду, когда папка выйдет на крыльцо… он заступится».

Но папка все не шел и не шел. А когда на крыльце показалась заплаканная мамка, Артемка не усидел в коноплянике.

— Мамка! — закричал он и, сам не зная, что с ним, вдруг заревел.

Мать обняла его, заголосила. Тычась ей в подол поцарапанным в кровь лицом, Артемка тоже содрогался от плача. И так они долго еще стояли на высоком том крылечке — мать и сын, беззащитные, беспомощные, пришибленные свалившейся на их разнесчастные головушки непомерной бедой.

«До жути странно, — сказал про себя, вздыхая, Артем. — Помню все как сейчас… мать еще и словом не обмолвилась, а я, шестилетний глупыш, уже знал: на войну взяли отца. И почему-то долго-долго после этого дня мне все казалось, будто черный жук, напугавший меня в лесу, — смешно, не правда ли? — будто это не просто жук, а коварный враг был, из низкой хитрости прикинувшийся безобидным жуком, как я тогда жалел, что не раздавил его!»

Вдруг Артем решительно приподнялся. Опираясь рукой о подушку, он повернулся лицом к окну. И тотчас зажмурился. Ненадолго, всего на какой-то миг.

— И денек же нынче… по всему видно — красный будет! — вырвалось у Артема, и он опять, улыбаясь, слегка смежил ресницы.

Прямо перед ним, за окном, искрилась крупными, зернистыми чешуйками молодого снежка поляна — такая сейчас просторная. И если бы не одинокие следы, засиненной цепочкой пересекавшие наискосок это безмолвно ликующее пространство, можно было бы подумать: уж не попал ли он, Артем, на необитаемую планету? Вот какой первобытно дикой, слепящей белизной похвалялась этим утром уютная полянка, знаемая Артемом с детства до последней кочки.

Все еще глядя на цепочку следов — легких, как бы едва скользящих по нерукотворному этому покрову, Артем прищелкнул языком: «Ну и Степка, ну и бес-девка! И по земле-то ровно не ходит, а летает, как ТУ-104… И еще вот что, приятель: не пора ли тебе принимать вертикальное положение? Надо же и совесть знать — солнце с минуты на минуту в окошко заглянет, стыдить примется. Да и к чему, человече, обманывать самого себя? Проснулся ни свет ни заря, а все валяешься, чисто кот на масленицу. Перед Степкой, пока не убежала на работу, притворялся соней, даже для вящей убедительности похрапывал. Остался один — принялся ворошить разные там допотопной поры историйки… К чему? К чему это притворство? Вставай, и точка! Без палки или с палкой — а ходи! Упорствуй! А не то… не то в бараний рог скрутит тебя болезнь, на четвереньки поставит».

Крупный, резко очерченный рот его искривился в жесткой упрямой усмешке.

Одеваясь, Артем старался не глядеть на свои ноги, А когда и синие лыжные брюки были натянуты и просторные, подшитые кожей валенки обуты, он заметил на табурете, заменявшем ему ночной столик, смешного, ершистого чертенка.