Виктор Баныкин - Ранняя осень

Журчал, булькал, точно слегка заикался, ручеек-ниточка, торопясь по дну глубокого оврага к Волге. У певучего ручья, случалось, Артем сиживал подолгу. И никогда не скучал — ни летом, ни осенью, ни зимой. Самым удивительным было то, что прыткий, живучий ручеек каждый раз открывал тебе, близкому человеку, какие-то новые тайнинки.

Еще в феврале, едва ему полегчало и он стал передвигаться с палочкой, Артем решил каждодневно топтать поляну. Надо было снова учиться ходить! А однажды, отважившись, он заковылял к голосистому ручейку — давнишнему своему другу. И с тех пор уже не было дня, чтобы Артем не засматривался в тихие, незамерзающие заводи.

Вот и сейчас Артема так и подмывало отправиться к ручью. Сердце подсказывало: навести ручеек и сегодня, ведь такого другого дня уже больше не будет в твоей жизни.

«Схожу, — сказал себе Артем. — Управлюсь вот с делом и схожу».

Он стоял у колодца — позади дома. Боковинка надежного дубового сруба, обогретая солнышком, курилась еле приметным дрожащим парком. И хотя по ночам все еще трещат от забористых морозов деревья, по утрам колючий ветришко пощипывает щеки, а вот покажется солнце — и заплачут сосульки, подплывут в светлых лужицах стоящие на опушке сосенки, и прыткие синицы прилетят испить эту талую студеную водицу. Что там ни говори, а март свое берет!

Сунув в карман варежки, Артем надежно привязал железную «кошку» к длинной пеньковой веревке, змеей извивавшейся на посеревшем, притоптанном снегу, внатрусочку присыпанном воздушными пушинками.

И лишь забросил в колодец «кошку», как из-за дома донесся задорный женский возглас:

— Живая душа в этом тереме есть?

Дрогнули руки, и Артем едва не упустил веревку.

«Она!» — первое, что он подумал. Пять дней, пять долгих дней, таясь от себя, ждал ее Артем. А вот сейчас растерялся. И все молчал, точно не мог разомкнуть побелевших губ. Молчал, комкал в руках жесткую веревку.

Снова полоснуло по сердцу:

— Волшебник, вы где? Отзовитесь!

«Зачем… зачем она пришла? — с яростью подумал вдруг Артем. — Что ей от меня — т а к о г о — надо?»

И — помимо воли — тоже крикнул, не слыша самого себя:

— Здесь я!

Крикнул и склонился над обледеневшим творилом колодца, пропуская между пальцами ускользавшую вниз веревку.

Даже когда гостья остановилась за его спиной и стала сбрасывать с ног лыжи, Артем не оглянулся.

Он лежал грудью на широкой надежной доске, уставясь в сизую тьму колодца, дышавшего в разгоряченное лицо сырой прелью.

— Ведро упустили? — как-то совсем просто, по-домашнему спросила она, подходя к колодцу с противоположной стороны.

— И не одно, а сразу два! — выдохнул натужно Артем, приподнимая голову.

В ту же секунду далекая гулкая мгла гнусаво передразнила его:

— Оно-но-но… да-а!

Артем еще выше задрал голову и чуть не задел верхом шапки ее лица.

— Осторожно, ведь можно и нырнуть!

Взгляды их встретились. Встретились и тотчас разминулись.

«Почему ты сегодня такой сердитый?» — спросили, замирая, ее оробевшие глаза. А его ответили… Что они ответили, его глаза? Наверное, Артем и сам не знал в этот миг, что они могли ответить.

Тут Артему показалось, будто «кошка» зацепила острой лапой дужку ведра, и он, снова наклоняясь над творилом, осторожно потянул к себе веревку.

— Поймали? — горячо, полушепотом проговорила она.

Артем промолчал. И она, покусывая алые губы, решила ни о чем его больше не спрашивать.

Через полчаса, выбившись из сил, Артем присел на край творила. Сбив на затылок тесноватую шапку, вытер со лба залиловевшей рукой липкую испарину.

— Ну ни черта… ни черта, да и нате! — пробурчал он раздраженно.

— Что же теперь делать? — кротко сказала девушка, забыв о своем намерении ни о чем его не спрашивать. Все это время, затаив дыхание, она следила за руками Артема, колдовавшими над срубом колодца.

— Что делать? — Артем снова насунул на лоб шапку, как-то мельком отметил про себя, что ей идет этот лыжный костюм цыплячьего цвета.

А она, в свою очередь, только тут вот заметила, что правая бровь у Артема, изогнутая чуть круче, чем левая, была рассечена шрамом — смешным скрюченным червячком, когда-то, наверно, ярко-пунцовым, а сейчас блекло-розовым.

— Что делать? — опять повторил Артем все так же ворчливо. — В колодец лезть надо… спуститься бы по скобам туда пониже и багром, багром!

— Ну, и в чем же дело? Давайте… — начала было она и осеклась.

Из его до черноты потемневших глаз чуть было не брызнули слезы.

— Да вы… вы издеваться пришли надо мной? Разве не видите… не видите…

И он согнулся в три погибели, едва не касаясь побагровевшим лицом острых колен.

Минуту-другую, словно оцепенев, стояла девушка недвижно, уставясь некрасиво округлившимися глазами в дергающуюся Артемову спину.

Если бы кто-то со стороны глянул на нее в этот тягостный миг, он бы подумал: «Улепетнет! Схватит сейчас свои лыжи, и поминай как звали. И сроду сюда носа не покажет».

Но она не ушла, не убежала. Медленно, словно спотыкаясь на каждом шагу, она обошла колодец. И, чуть помешкав, тихо опустилась рядышком с Артемом.

И сидели они вот так долго, очень долго. А потом он сказал глухо, все еще не поднимая головы:

— Простите… простите меня, пожалуйста.

Помолчав, добавил:

— Тогда… укатили вы на лыжах, а я на четвереньках через всю поляну… до самого крыльца…

Тут он поднял голову, горько усмехнулся:

— Где уж мне теперь, калеке… по колодцам лазать!

По ту сторону оврага сидел на дереве дятел, старательно долбя еловую шишку, зажатую в развилке.

«Работай, работай! — сказал про себя Артем. — Нам, людям, поясные поклоны положено отвешивать тебе, лесной доктор!»

Снежок уже перестал, забелив от любопытных следы зверей и птиц. А какие только следы не видывал здесь, у ручья, Артем! На водопой наведывались и хитрущие лисы, и трусливые зайчишки, и смелые белки, и сторожкие олени. Случалось, примечал Артем у ручья и следы могучего лося. Под его копытами проваливался и крепкий наст, и ледяной припай…

В лучах солнца, к полдню набравшего силы, оледенелый берег, будто стеклянный, отливал то небесной голубизной, то лазоревым, обжигающим блеском.

По уступам-дорожкам, выставляя впереди себя надежную палку, Артем спустился с кручи к журчащему тоненько ручью.

И справа, и слева ручей был скрыт от мира снежными заносами. А вот здесь, напротив березы, в небо уставились два синих глаза — круглые маленькие озерца. Одно озерцо синее другого, и, как ни всматривайся в эту завораживающую синь приглуби, дна все равно не разглядишь. Зато у второго глазка вода по краям до того светла, до того прозрачна, что видны даже ключи-живуны, бьющие из-под земли. Да и не только ключи, можно различить и золотые песчинки, танцующие над ними.