Ильяс Есенберлин - Мангыстауский фронт

Еще некоторое время сайгачонок лежал без движения, а потом начал подниматься.

Блестящие глаза малыша словно молили о защите. «Не бойся», — проговорил Нурали и погладил ягненка по нежной, как пух, шерстке. Сайгак повернул голову к человеку. Сердце парня зашлось. Ему на миг вспомнилось, как на него смотрела огромными своими глазами, полными слез и горя, Кунимжан.

— Ойбай! — удивился Нурали, — до чего же взгляд этого звереныша похож на человеческий! Уж не Кунимжан ли ты, принявшая облик ягненка? — Сайгачонок с благодарностью, нежно ткнулся в ладонь Нурали своей потешной мордочкой. Между тем совсем близко к ним — Нурали и не заметил — подошла машина «ГАЗ-69», в ней — парни из экспедиции.

— Всю ночь искали, — заговорил, спрыгивая на землю, заместитель Нурали. — Недавно, на рассвете, услышали волчий вой с этой стороны. Перепугались — уж не случилось ли что с вами. Сразу и поехали… Ну, хорошо, что вы живы-здоровы…

Сайгачонок, как ни странно, не испугался людей. Он лежал все в той же позе. Сейчас, когда рассвело, было видно, что задние ножки ягненка поранены.

— Оказывается, он идти не может. — Нурали взял сайгачонка на руки. Когда доехали, солнце сияло уже высоко в небе. Переполошившиеся было жители обрадовались, увидав Нурали живым и невредимым. Чуть в стороне от людей стояла Кунимжан. Нурали бережно, как младенца, неся на руках сайгачонка, подошел к ней:

— Сестрица, я привез тебе в подарок вот этого малыша. Он, бедненький, ранен, возьми, выходи его. И крепись, дорогая, не поддавайся горю, не обрекай себя на тяжкие страдания…

Кунимжан нагнулась, погладила сайгачонка.

— Спасибо, — произнесла она еле слышно, — я выхожу и выкормлю его.

Дела на Кзыл-Тасе пошли такие, что не только страдать и думать об Орик, Нурали даже спать и есть было некогда. У Волчьего холма, что километрах в пятнадцати от поселка, гидрологи нашли воду. Анализ показал, что вода обладает редкими лечебными свойствами и содержит ряд химических элементов, которых нет ни в одной другой. И, как на грех, именно Волчий холм через два-три года должен был стать дном моря. Медлить с исследованиями было просто невозможно. Требовалось выяснить глубину и объем залегания радоновых вод, протяженность на местности. Если результаты будут обнадеживающими, то придется, пожалуй, и перепроектировать котлован будущего моря. По крайней мере, ясно уже сейчас, что берег должен проходить метров на двадцать ниже отметки в проекте. А может, принять такой вариант — линию берега оставить на прежнем уровне, а место с подземными запасами минеральной воды сделать островом? Или — что еще выгоднее — источники по трубам вывести на поверхность моря? Короче, не кто-нибудь, а именно они, гидрологи, в самый кратчайший срок должны ответить на все эти вопросы.

Потому-то от Кзыл-Таса к Волчьему холму была срочно переброшена вся техника. Переброшена — легко сказать. На самом деле свернуть вышки таких буровых великанов, как ЗИФ-150 и ЗИФ-250, а затем перевезти их на новое место и собрать заново дело трудоемкое и довольно сложное. Нужны и трактора, и автомашины, и люди. Много людей. Нурали был на площадке чуть ли не круглые сутки. Он лично руководил работами. Когда же к концу месяца все четыре станка были установлены и бурение началось, один из ЗИФов-150 наткнулся на такой грунт, который еле-еле проходило победитовое сверло. Второй тоже не оправдал надежд: пробурив метров двадцать, дошел до радонового источника всего в сорок сантиметров толщиной, а дальше — опять горная порода. Другие два станка и вовсе не смогли преодолеть гранитные толщи, захороненные под песками. Так что о каких-то результатах говорить было рано. Но Нурали не сдавался. Его даже небольшой опыт работы подсказывал, что раз есть выход минеральных вод, значит, залегают они где-то неподалеку. И он решил не приостанавливать бурения, хотя чувствовал, что и сам измотался, и люди устали изрядно. Но если рабочие после смены уходили в поселок, отдыхали, то Нурали отдыха не знал. Он здесь, на Волчьем холме, поставил себе палатку и ночевал в ней. В поселок же наведывался примерно раз в неделю. И каждый раз с особым волнением и желанием — здесь он мог повидать Кунимжан.

Молодая женщина работала в лаборатории по исследованию состава воды. В радости человек или беде, а свое дело, свой служебный долг он обязан выполнять. И Кунимжан, как ей было ни тяжело, заставляла себя работать. Хотя следы постоянного горя лежали на ее лице, незаметно она приходила в себя, оттаивала душой. Маленькие радости приносили минуты, когда она возвращалась домой. Здесь ее ждал сайгачонок.

Стоило хозяйке появиться на пороге своей комнаты, как он подбегал и следил за каждым ее движением. Животное как бы понимало настроение женщины и старалось развеять ее печаль и одиночество.

Однажды, когда из степи послышался вой волков, сайгачонок — в силу извечного инстинкта животного — мордочкой открыл дверь комнаты, где спала хозяйка, и улегся на прикроватном коврике. С тех пор так и повелось: стоило завыть где-то волкам, что было в этих местах не редкостью, сайгачонок приходил к своей покровительнице, ища успокоения и защиты.

Ягненок подрос и превратился в стройную белую сайгачиху. Она научилась сама выходить из дома на улицу, провожала Кунимжан до лаборатории и возвращалась назад. Гулять за пределами поселка — не отваживалась, словно забыла о родных просторах степи.

Как-то сайгачиху увидел возвращающийся в лагерь Нурали. Возможно, она признала своего спасителя — подошла к джигиту и ткнулась холодным носом в его руку. Это своеобразное приветствие стало повторяться каждый раз, как только Нурали приезжал с работы. Только теперь он обязательно вытаскивал из кармана куртки печенье и угощал им сайгачиху. Она с хрустом ела сладости и в следующий раз с нетерпением подкарауливала Нурали у дороги.

Но в один из дней сайгачиха не взяла из рук Нурали печенье, а тихо пошла, оглядываясь на него, словно приглашая идти за ней. Нурали последовал за сайгой. Войдя в дом Кунимжан, увидел — хозяйка, больная, лежит в постели…

Он поспешно объяснил:

— Никогда еще не видел такого умного животного. Она дожидалась меня за лагерем и привела к вам.

— Действительно, хорошо придумала, — ответила молодая женщина, но тут же спохватилась, испугавшись, как бы Нурали не истолковал ее слова по-своему, покраснела. Чтобы исправить свою, как ей показалось, оплошность, продолжала для ясности: — Она, как ребенок, привязалась ко мне…

Что влекло его к Кунимжан, Нурали и сам толком не знал. Почти каждый раз, направляясь к ней, он вспоминал прежние, тяжелые для нее дни и очень боялся неосторожным словом или жестом ранить ее сердце. Тем не менее какое-то смутное, безотчетное чувство не давало ему покоя, и, как только кончалась рабочая неделя, это чувство тянуло, нет, почти гнало его в поселок. В сердце, помимо воли, вселилась потребность хоть несколько минут говорить, хоть одним-единственным словом обменяться с нею… Он видел, знал точно: мысли и сердце женщины принадлежат не ему, а другому джигиту, хотя того уже и нет вовсе на свете. И все же он желал и ждал этих минут.