Ильяс Есенберлин - Мангыстауский фронт

У Тамерис засверкали от гнева глаза.

— Свобода народа — это свобода всех нас! — звонко воскликнула царица массагетов.

Спаретра поднялась с трона и, стоя перед воинами, объявила:

— Саки идут войной на Персию! — Голос ее звучал твердо и властно, — Слово за вами, мои военачальники! Кто сколько выставляет войска?

Тамерис взяла слово первой и вновь подтвердила:

— Племя массагетов — тридцать тысяч пеших и пятьдесят тысяч конных воинов!

Правители племен стали выкрикивать поочередно:

— Исседоны — двадцать пять тысяч пеших воинов!

— Аргиппии — двадцать тысяч конницы!

— Тиссагеты…

— А ты, великий полководец Кедерей, сколько же ты даешь войска против персов? — спросила Спаретра отчужденным, не сулившим пощады голосом.

Кедерей поспешно встал, вытянулся, как в строю, потом произнес с глубоким поклоном:

— Пятьдесят тысяч пеших воинов, моя царица и повелительница! — Однако внешняя его покорность была лишь прикрытием той бури негодования, которая бушевала в груди. Кедерея обуяла злость, и не на кого-нибудь, а на Архара. Она жгла его сердце и подстрекала к расплате. «Ну, змея, пригревшаяся на груди, погоди у меня!» — думал он.

Спаретра уже не просто говорила. Голос ее окреп, она приказывала:

— Завтра всем военачальникам вывести свои войска на западное побережье моря, к урочищу Кумтобе. Наши силы будут насчитывать триста тысяч пеших и двести тысяч конных воинов. Пусть потягается с нами на поле брани царь Кир. Где принять великую битву — обсудим после. Сейчас все свободны.

Народ стал растекаться ручейками, каждое войско — к шатрам своего племени. Сердце Кедерея разрывала на части жажда отмщения за сегодняшний позор своему подстрекателю Архару. Он торопливо сел на коня…»

— Ты правильно здесь подчеркиваешь мужество военачальников и храбрость сакского народа, — сказал Кунтуар. — История знает, что Кир потерпел в этой битве жестокое поражение. Помнится, сакские войска пошли в наступление и встретили врага в степи, на этом месте сейчас станция Сырдарья…

— Да, только на той окраине, которая — в сторону Таджикистана.

— А-а, вот оно что?! Да там же работает моя экспедиция! — радостно воскликнул Кунтуар, но… тут же и опечалился: — Кажется, там… — Он с тревогой заглянул в лицо сына: — Да, да-а. Чтобы достовернее описать битву саков с войсками Кира, надо побывать в этих местах самому.

— Конечно.

— Однако… однако… там работает, — он не договорил «Жаннат», не в силах был ранить сердце сына.

Даниель понял отца, тяжко вздохнул и, помолчав, ответил:

— Что поделаешь, трудно писать о сражении, не видя даже равнины, на которой оно происходило. — И вскинул решительно голову: — Поеду! Обязательно поеду!

Поджаренной чешуей свернулся суглинок раскаленной дороги, его жадно подминают под себя упругие шины колес… Машина мчится на большой скорости. На заднем сиденье в глубокой задумчивости, не отрывая взгляда от маячащих вдали холмов, сидит Нурали. Его разгоряченные мысли мечутся вокруг одного и того же, словно только что закончивший бешеную скачку скакун вокруг коновязи: «Как недосягаемы звезды на небе, так трудно дается счастье человеку на земле. Оно не идет само в руки. Оно как соболь в своей драгоценной шубке, но попробуй поймай его! Разве же человек рожден не для счастья? Почему иные люди не задумываясь позволяют себе вторгаться в жизнь другого? Почему многие рождены разрушителями радостей жизни, а не созидателями? Жизнь не возвращается, чтобы ее можно было прожить заново, чище и честнее!»

Думы, думы… Но они не ушли далеко и от Орик. «Говорят, человек переживает в своей жизни и весну, и лето, и осень с зимою. Разве сейчас у нас не светлая весна, а впереди — не жаркое лето? И когда мысленно поднимаешься над всем тем, что произошло, то невольно содрогаешься: «Чего же тебе не хватало, Орик? Как понять тебя?»

Безысходная тоска овладела им, он боялся пошевелиться, чтобы снова не ощутить боли в сердце…

Вдали, у одинокой гранитной скалы Кзыл-Тас, показался лагерь. Пока подъехали, солнце склонилось почти к самому горизонту.

Среди равнинной пустыни скала издали бросалась в глаза своей коричневато-красной массой. Нурали почудилось, что этот бездушный камень обагрен кровью молодого батыра, что не красный цвет камня переливается под скользящими лучами заходящего солнца, а стекает с вершины к подножию — кровь…

Машина затормозила в центре небольшого поселка гидрогеологической экспедиции — несколько небольших домиков и камышитовый, под шифером, барак. Одну половину барака занимала столовая, другую — красный уголок. Снаружи и изнутри помещение тщательно обмазано и побелено. Поодаль от лагеря в землю вкопаны металлические цистерны с солидолом, бензином, соляркой. Еще дальше — движок, который снабжает лагерь энергией, левее — склады, справа возвышаются остовы буровых станков ЗИФ-150.

Экспедиция ведет изыскания для будущего здесь — после возведения мощной плотины на Сырдарье — моря. Она должна представить точные расчеты всех предстоящих работ. Собственно, такую же цель преследует и археологическая экспедиция Кайракты, которая находится километрах в пяти — десяти отсюда. Хотя у нее своя задача — выявить и вывезти с территории будущего моря ценные памятники старины. Работы ведутся в быстром темпе, даже, может быть, несколько поспешно. Лишь Нурали вышел из машины, его сразу же окружила толпа. Пожилой мастер, который работал вместе с Казикеном, начал первым:

— Вот так, всего-навсего случай, а парня нет… Никто не виноват, видно, судьба. Такой был толковый электрик, опытный, а тут — на тебе: за оголенный провод под напряжением ухватился незащищенной рукой! Видно, на роду написано, иначе и не скажешь…

— Комиссию создали, чтобы установить причину смерти? — спросил Нурали еще как о постороннем деле, еще не понимая всей непоправимости случившегося.

— Нет, ждали вашего приезда, — пояснил стоявший рядом его заместитель.

— В министерство, в инспекцию сообщили? Пока оттуда не прибудут люди, мы не сможем… — При этих словах Нурали несколько встрепенулся, словно стал ближе к реальности.

— Только что сообщили по рации. Из Алма-Аты вылетает самолет, к ночи будет здесь.

— Где установили гроб, дома?

— Нет, в красном уголке, — ответил пожилой мастер. — Там жена Казикена.

Нурали быстро шагнул вперед, за ним поспешили члены комиссии и несколько рабочих постарше. Он первым открыл дверь помещения и обмер… Черные занавески на окнах, черный креп гроба… В изголовье — жена Казикена Кунимжан. Черные волосы но завязаны, как обычно она носила, в тугой узел, а рассыпались и покрывают плечи, спину. Лицо, которое еще недавно оживляла солнечная улыбка, осунулось, посерело. Не шелохнувшись, застыв в одной позе, женщина смотрит на покойного. Нет, для нее он не обезображен и не обуглен. Он, ее Казикен, самый прекрасный, самый любимый на земле человек.