Ильяс Есенберлин - Мангыстауский фронт

Сегодняшний ученый совет, посвященный торжественному уходу Кунтуара на заслуженный отдых, несколько расстраивал ход главных событий. А ведь не кто иной, как он, Ергазы, должен и открывать и направлять по нужному руслу это совещание. Оно может затянуться — каждый постарается перед уходом ученого на пенсию сказать ему теплые слова… Один окажется старым другом, другой — поклонником его таланта… Но теперь уж ничего не поделаешь, совещание назначено, люди предупреждены и… подготовлены. Возможно, все удастся прокрутить и в момент. А тут эти выборы! Из-за них, конечно, он затянул и с отправкой Кунтуара на пенсию, и никак до сих пор не выбрал время, чтобы установить памятник на могиле Акгуль…

Ергазы решительно нажал кнопку звонка. В кабинет вошла секретарша с лучистыми голубыми глазами. Волосы крашены под седину. Нет, она не вошла, а будто вплыла. Окинув взглядом своего начальника, спросила с нескрываемым кокетством:

— Приглашали меня?

Ергазы невольно задержал взгляд на секретарше, дивясь ее царственной осанке.

— Вы звонили вчера Кудайбергенову? — спросил он, стараясь спрятать довольную улыбку.

— Конечно.

— И что же он ответил?

— Я все записала… Сказал, что пусть себе совещаются. — Она заглянула в записную книжку. — Вспомнил Эйнштейна. Еще сказал: «Шестьдесят — не тридцать, дорога каждая минута». Я заметила ему: некоторые мужчины и в шестьдесят — лучше иных молодых. — Женщина снова понимающе посмотрела на своего начальника.

— Потом? Что потом?!

— «На совещание прийти не могу, — читала секретарша. — Срочно еду в Кайракты. Там обнаружены прекрасные находки…»

— Что еще?

— «В Алма-Ату не вернусь, пока не завершу исследований». Ну и рекомендовал с оформлением его на пенсию не торопиться. А если, говорит, торопятся, пусть пишут приказ без лишней волокиты.

— Ух! — перевел дух Ергазы, словно с плеч свалилась тяжелая ноша. Сама судьба предостерегает его: пока не следует отправлять Кунтуара на пенсию. Лучше не накалять обстановку…

— Вы совсем, вижу, заработались, устали, — заботливо заговорила секретарша.

— Нет, что вы! Просто я рад, что Кунтуар не может прийти на совещание, что совет можно пока отложить и… — Ергазы улыбнулся: — Рад, что вижу тебя.

— Все шутите!

— Нет, без шуток… Задержитесь сегодня после работы!

— Зачем? — наивно улыбнулась женщина.

— Ну-ну… так уж и надо растолковывать…

— Только смотрите… Заметят — сплетен не оберешься.

— Надо все делать осторожно, с умом, — входя в роль покровителя, наставительно сказал Ергазы.

Секретарша так же, как вошла, выплыла из кабинета. Ергазы, глядя ей вслед, думал: «Все-таки жизнь прекрасная штука! Только не всегда мы ценим ее. То работа, то другие заботы, а там, глядишь, и смерть не за горами… Ведь чего стоит один только взгляд, одна улыбка такой вот женщины!»

В это время снова появилась секретарша.

— К вам пришли, — как и прежде кокетливо улыбаясь, произнесла она.

— Кто?

— Ваш друг. Этот… доктор, как его, забыла… длинный такой…

— А-а, Пеилжан, что ли?

— Да.

— Проси, пусть входит.

Истинная любовь — такое чувство, такой союз, который не в силах разрушить ни время, ни житейские невзгоды. Даже если она без взаимности, то и тогда любовь дает человеку великие силы для жизни, помогает побороть, пережить горе.

Именно любовь, любовь к Жаннат, вела Даниеля по трудной, неторной дороге творчества, когда он создавал свою книгу.

Прошло уже порядочно времени с тех пор, как он прочел рецензию Пеилжана на свою рукопись. Прислушавшись к советам отца, еще и еще раз переделал ее. Наконец отнес роман в издательство. Там познакомились с будущей книгой и согласились издать.

— Читал с большим волнением и удовольствием, — сказал автору один из ведущих критиков. — Хотелось только, чтобы повествование теснее было увязано с нашими днями. Это в значительной мере усилило бы роман.

— Показ современности… В прямом смысле слова это не входило в мои творческие замыслы, — отвечал Даниель. — В книге надо видеть не только то, что написано, надо читать и подтекст. Взять хотя бы любовные линии. Разве можно здесь говорить о какой-то архаичности отношений? Многое в мире изменилось за долгое время. Вечным осталось лишь это чувство. И сердце влюбленного юноши говорит и трепещет точно так же, как тысячи лет назад.

— Согласен с тобой в том плане, что любовь так же, как тысячи лет назад, возвышает человека. Только нельзя забывать и другого — сам-то человек стал совершенно иным. Иные его идеалы… Я вот думаю, какой беззаветной была любовь, скажем, у Козы-Корпеша и Баян.

— Да, конечно, сегодня сама основа отношений другая. Любовь сегодня — это союз свободных людей. Между ними не встают преградой классовые противоречия.

— Вам не кажется, что любовь теперь не столь беззаветна и самоотверженна?

— Довольно неожиданный поворот. Но я все же считаю, что сила любви в ее чистоте, в ее вечности.

— Вот и я говорю о том же. Когда-то Спаретра безмерно любила своего мужа. А всегда ли нынче мы видим такие примеры? Постоянство… Непостоянство в любви… Отчего оно?

Даниель задумался. В который раз — о Жаннат. «Она оставила меня… В чем истинная причина этого? Позвала ли ее любовь или… не устояла перед соблазнами Армана? А может, все-таки я… Не оказался рядом, не оградил ее от беды своей любовью? Допустим, я…» И опять не дающий покоя вопрос: «Значит, меня… не любила? Значит, рано или поздно изменила бы?»

Все восстало против этого вывода в душе и сознании Даниеля. «Нет, причина, видимо, все же в том, как все зародилось между нами с самого детства. Жаннат просто привыкла ко мне с малых лет, а потом, чуть повзрослев, шутя окрестила все это любовью. Сама искренне поверила в неподкупность своего чувства. Но вот пришла настоящая любовь, на пути встал… Арман… Нет, Жаннат не сфальшивила! Разве скажешь ей: «Люби меня, а не Армана?» Не то что чужому, собственному сердцу и то не прикажешь… Знаю, знаю, что Жаннат не любит меня, а забыть ее не могу!»

Все это, как молния, пронеслось в голове Даниеля, пока он сидел в раздумье, молча, перед критиком, листающим его рукопись. Потом произнес:

— Любовь и сегодня так же жива и сильна. Только мы, писатели, еще не можем, не умеем сказать о ней с нужной силой и страстью. А надо писать о любви, настоящей, всепобеждающей, писать чаще и больше…

— В том-то и дело. Теперь ты понял меня? Но мы отвлеклись. О сакских племенах, слов нет, читать интересно. Однако ты не забывай о нашем разговоре…

Удивительно устроен человек! Стоило Даниелю утром вспомнить о Жаннат или услышать ее имя, как сердце в волнении билось до глубокой ночи… Разве жило оно не по законам все той же любви, как и во времена героев древнего эпоса? А выход из беды разве только — смерть? Есть ведь и жизнь! Она дана человеку для борьбы за ее торжество и поэзию, которые дороже всего на свете.