Ильяс Есенберлин - Мангыстауский фронт

— Видите ли… Профессор-то всего-навсего отчим. А вот родная мать парня вскоре после вашего отъезда умерла.

— Ну что ж? Вечная ей память…

— Камень мы отдали Арману, он попросил… Из него парень сам вытесал скульптуру матери.

— То есть как это вытесал? — заорал Касымов. — Скульптор он, что ли? Тогда почему поступил простым рабочим?

— Да он, по правде говоря, и сам не знал, что может сделать скульптуру…

— А-а, черт вас разберет! Деньги-то он хоть внес за мрамор?

— Нет.

— Тогда о чем же мы говорим? Подарили ему этот мрамор, да? Ты хоть понимаешь, старая твоя голова, какой урон нанесен заводу?

— Видимо, урон немалый… Зато какой памятник!

Тут уж Касымова прорвало:

— Эй, ты что несешь? Мы кто? Артель по подряду на могильные плиты? Мне не нужны ваши сантименты! Я их не подошью к плану! Мы государственное предприятие…

— Да вы взгляните, только взгляните, что он сумел создать, этот Арман! — не поддаваясь настроению директора, говорил Ахметкали. — Памятник еще не закончен, но уже сейчас это творение художника. Будем думать все, как его оприходовать, где взять средства.

Касымов поднялся из своего кресла. Это был человек, который каждый свой шаг по службе рассматривал с точки зрения выполнения плана завода. И уж если кто-то был ему помехой на пути к выполнению плана, этот «кто-то» становился его первым врагом. Будь то хоть сын родной. Он и его немедля наставил бы на путь истинный…

Касымов не увидел в скульптуре никакой символики, никакого художественного мастерства. Камень так и остался для него камнем. И все же, стараясь быть объективным, еще несколько раз обошел вокруг глыбы. Взыскательно осмотрев все, медленно перевел взгляд на застывшего в стороне Армана:

— С натуры делал кого-то или как?

— Да нет. По памяти… Скульптуру матери… — сказал Арман.

— Матери? Ах да… Прими мое соболезнование. Сколько же ей было лет?

— Исполнилось пятьдесят.

— А еще остались дети, кроме тебя?

— Нет.

Видимо, больше Касымов не знал, что говорить Арману. Не знал и того, что же следует предпринять с этим самым памятником. Обошел его еще раза два вокруг, потрогал руками…

— Я же этот камень чуть не на себе тащил вон откуда, — опять заволновался директор.

Ахметкали смекнул: сейчас не пощадит и Армана, накинется на него. Поэтому опять как ни в чем не бывало убедительно заговорил:

— Вот спасибо! Зато какой памятник получился!

— Какой памятник получился?

— Прекрасный! Замечательный! Настоящий!

— Ничего ни прекрасного, ни замечательного не вижу.

Старый мастер с сожалением пожал плечами: мол, вольному — воля.

— Да вы не рассмотрели! Взгляните же хорошенько! — настаивал он.

— А я как, по-вашему, смотрю? Сколько прекрасной породы пустили на ветер! Сами не умеете, почему не заказали в мастерской при похоронном бюро? — обратился он к Арману. — Теперь вот нет ни мрамора, ни памятника…

— Памятник-то есть. Только слепцу этого не видать! — хмуро, почти неслышно ответил Ахметкали.

Директор, не обращая на него внимания, продолжал:

— Теперь, коли вы такие умники, скажите, кто возместит заводу неустойку? Посчитайте-ка: уплата руднику, перевозка… А-а, то-то и оно. Да что тут разговаривать? Под суд вас надо обоих, немедленно под суд, вот что!

Стоявший до этого молча в стороне Арман произнес:

— Деньги заплатим.

Но директор не слушал его. Круто развернувшись на каблуках, он решительно направился в свой кабинет. Там поднял табеля бригады за истекший месяц и удивился еще больше: Арман в них не значился. Касымов тут же вызвал бухгалтера:

— Вы платили зарплату Арману?

— Платили, — ответил бухгалтер.

— За что же начисляли, если парень на камнерезке ни дня не работал?

— Да видите ли, в нарядах работы на камнерезке значились.

— Кто закрывал наряды?

— Как и положено, мастер Ахметкали.

— Дальше в лес, больше дров! Одного никак не пойму, — говорил раздосадованный директор. — Почему этот шалопай из профессорской семьи вызывает у рабочих бригады такое сострадание? Он что, нуждается материально?

— Да разве дело в деньгах, — пояснил появившийся в дверях Ахметкали. — Арман после смерти матери еле держался на ногах. Сам чуть не слег в могилу, бродил по заводу как потерянный. Вот мы и решили сообща: пусть хоть чертит, хоть рисует, хоть тешет камень, только бы пришел в себя! А то, чего доброго, запил бы или еще что придумал, похуже. Месячную норму Армана члены бригады взяли на себя. Все дни работали на час дольше. План, как знаете, перевыполнили.

— Может, возьметесь и мне выплачивать мою зарплату? Так я вам еще не такой «памятник» отгрохаю!

Ахметкали от души рассмеялся:

— Согласен! Валяйте! Ребята выдержат, шеи крепкие!

— Жалко времени, иначе бы доказал… — Директор вдруг спохватился — что это он панибратство развел? Опять, стараясь делать ударение на каждом слове, взглянул на Ахметкали: — Старая ты голова! Разве не знаешь: план на камнерезке горит! А у тебя станок простаивает. Как это прикажешь расценить?

— Да он вот-вот закончит скульптуру, там — посмотрим.

— Выгоню! Выгоню обоих! — двинулся Касымов на Ахметкали. — И пусть немедленно внесет за мрамор денежки государству! Иначе… — Касымов захлебнулся от гнева. — А я, я завтра же отдам приказ о его увольнении. На место этого бездельника найдутся настоящие рабочие!

— Правильно ли это будет? — невозмутимо спросил Ахметкали. — Может, не стоит спешить? Не хочется… давать парня в обиду.

Директор отлично знал Ахметкали — тихого и спокойного с виду, но упрямого — не приведи бог! Уж если задумает что, то своего добьется!

— Ладно, — махнул рукой Касымов и сел в кресло.

Через несколько дней Арман закончил работу над памятником. Сказать, что у него получилось настоящее произведение искусства, конечно, было нельзя. Однако и пройти мимо, не остановившись, не взглянув, — тоже было невозможно. Ахметкали, глядя на запечатленный в мраморе образ Акгуль, молил судьбу, чтобы пробудившаяся в груди Армана искра творчества не спалила его, а спасла. Ради этого сам Ахметкали готов был сделать все.

На следующий день Арман снова встал за свой станок. Резали серый песчаник, привезенный с берегов Или. Парень выполнял изо дня в день норму, но волнения при этом, как прежде, не испытывал. Словно заведенный робот, он бессмысленно смотрел на однообразную поверхность камня. И резал, резал, резал… Без единой мысли, безо всякого воодушевления. Скоро работа стала угнетать его своим однообразием. Ахметкали, со стороны наблюдая за Арманом, понял его состояние. Он видел: если сейчас не помочь парню, тот легко сорвется и пойдет по наклонной. И вот как-то вечером, будто бы случайно встретившись с ним на автобусной остановке, мастер спросил: