Ильяс Есенберлин - Мангыстауский фронт

— Ну как дела, не устаешь?

Арман ответил равнодушно:

— Разве на такой работенке устанешь? Пилит камень машина, а не я. У меня только и дела что утром — прийти, а вечером — уйти.

— Ты извини, но вот смотрю я на тебя и думаю: не нравится, что ли, тебе пилить этот самый камень?

Арман чуть замедлил шаг:

— А почему вас это, собственно, интересует?

— Да вижу, не слепой. Когда ты делал памятник матери — прямо горел на работе. А сейчас такое равнодушие…

— Какой же я был тогда?

— Как тебе сказать… Человек совсем другим становится, когда получает удовлетворение от труда. Ты же приходил раньше и уходил позднее всех. Прямо колдовал, а не работал. А сейчас все по-другому.

Арман ответил:

— Тогда и дело было другое!

— Да нет, пожалуй, тобою двигало не только чувство сына, но и чувство человека, вдруг нашедшего себя. Разве не так?

— Это, конечно, правда, — ответил Арман со всею искренностью. — То, что я делаю сейчас, меня совершенно не интересует. Вовсе не работать? Стыдно. Да и дома у нас все сложно. Пока у отчима нет новой жены, он еще помогает нам. Но уже видно, что не сегодня завтра введет в дом другую хозяйку. Тогда у меня с семьей не будет даже крыши над головой.

Ахметкали опечалился, но рассудительность парня была ему по душе. Про себя отметил: «Добро, добро, коли понял главное. Будешь человеком, если не изменишь сам себе». Вслух же произнес:

— Да, трудно делать то, что вовсе тебе не нравится. Такое раньше было и у меня. Нелюбимая работа — это мука, скажу я, страдание. А в тебе талант есть. — Мастер дружески заглянул в лицо Арману. — Может, пойдешь в скульпторы, а?

— Да вы что, смеетесь? Кто же меня примет?

— То есть как кто? Я уверен: каждый, кто увидит этот памятник, заинтересуется и самим тобой.

— Все равно в скульптурную мастерскую без специального образования не примут. Надо закончить художественное училище.

— Сразу, сынок, ничего в жизни не делается. Тебе учиться еще не поздно. А может, там набирают учеников…

— Не знаю, что вам сказать. Если даже и снова учиться, то для меня это теперь сложно. Семья…

Ахметкали стоял на своем:

— Твоя жена разве не работает? Можно жить и поскромнее, пока получишь профессию.

Арман молчал. С тех пор как ушла из жизни мать, он с Жаннат толком даже не разговаривал ни разу. И хотя дал себе слово больше не видеться с Биби, ее лицо, улыбка стояли перед глазами. Работа над памятником на какое-то время отодвинула воспоминания. Но лишь чуть освободился, воображение тотчас воскресило в памяти — Биби. Сейчас совет старого мастера вдруг показался Арману той соломинкой, за которую хватается утопающий. И он почти обрадованно согласился:

— А пожалуй, вы правы, это выход! Если, бы только получилось…

Ахметкали пообещал помочь найти скульптора, который бы согласился взять Армана к себе учеником.

— А там, может, сумеешь со временем и поступить в училище, — мечтательно говорил мастер.

Однако желаниям его не суждено было сбыться. В тот же день Арман повстречал на улице своего бывшего дружка Жаксыбая.

Нет, Жаксыбай не был ни картежником, ни алкоголиком. Но вот провести время в ресторане любил. Когда-то его считали человеком талантливым. Он любил сочинять стихи. По радио на его слова пели несколько песен. Неплохо Жаксыбай исполнял их и сам, аккомпанируя себе на домбре. Голос у него был задушевный, приятный. Характер — открытый и добрый. Только уживались в этом человеке еще два качества, которые, собственно, и мешали ему в жизни твердо стоять на ногах.

Во-первых, Жаксыбай любил, как он выражался сам, красивую жизнь. В его понятии это означало — одеваться модно, с иголочки, и без устали развлекаться в ресторанах. Во-вторых, он не мог жить без любви. Женщины были его вторым несчастьем. Одна любовь сменяла другую… Ему стукнуло уже сорок, а создать семью он так и не выбрал времени. Хотя… женился по любви трижды. И трижды расходился с радостным сердцем, что все наконец позади. Особого зла при этом ни на кого не таил и не причинял его никому.

Но вот что касается поэзии, то… Он и сам не заметил, как утратил к ней интерес. Никто не знал в последнее время, чем же занимался Жаксыбай. Несколько выступлений по радио, несколько песен на его слова — и только. Имя его в литературных кругах называлось все реже. Правда, иногда он выезжал в колхозы или совхозы и читал свои когда-то написанные стихи в сельских клубах. Но об этих поездках Жаксыбая ходили самые нелепые слухи, будто и там поэт вел себя, мягко выражаясь, легкомысленно. С легкостью необыкновенной заводил знакомства, назначал свидания и так же легко, не задумываясь, оставлял предмет своего обожания.

Вот после такой очередной разлуки Жаксыбай сегодня и повстречал Армана. Можно ли выглядеть более экстравагантно — небесно-голубые брюки, белый пиджак, кремовые туфли на высоком, в четыре пальца, каблуке! Волосы блестят и благоухают. Нет, в нем не заметишь и тени грусти от расставания с любимой. Он словно только что освободился от тяжелой обязанности и радостно улыбается встречным. Еще издали завидев Армана, Жаксыбай воскликнул:

— Дорогой мой! Да ты, оказывается, жив! Сколько лет, сколько зим не виделись! Вот это и есть основной недостаток семейного человека. Он забывает о своих товарищах. Потому я и не женюсь.

— Как это так? Я же только в прошлом году был на твоей свадьбе! — удивился Арман. — Или уже успел уйти от жены!

— Нет, на этот раз жена ушла от меня, — довольный собою, шутил Жаксыбай. — Говорит, не могу тебя переносить, зная все твои похождения!

— За какие это похождения она может тебя упрекать?

— Разве не знаешь? Птица любит небо, поэт — свободу! Этого никогда не понять женщине.

— Да, это уж точно, — подтвердил Арман, вспомнив собственное положение в семье. — Все они одинаковые.

— А ты чего такой печальный? — Жаксыбай тут же спохватился. — Извини, забыл вовсе. Я же только из командировки, там и узнал из газет о смерти твоей матери. Прими искреннее соболезнование. Да, в этом нам с тобой не повезло. Моя мать тоже была прекрасным человеком. Умерла еще до моего второго брака…

«Она что же, умерла из-за твоих проделок?» — чуть было не спросил Арман.

— Ничего, — продолжал свое Жаксыбай, — все мы на этом свете потенциальные покойники.

— Ты прав, бессмертный человек еще не родился, — печально поддержал горькую шутку Арман. — Жаль, конечно, что рано умерла. Я буду вечно в долгу перед ее светлой памятью.

Поняв, что Арман весь во власти неизбывного горя, Жаксыбай моментально переменился. Теперь и он настроился на грустный лад.

— Да, мать — особенный человек в жизни каждого. Она родила, вскормила нас, радовалась и горевала с нами. А мы, убившие ее собственным неразумением, теперь безутешно грустим. Так уж водится на земле испокон веков.