Ильяс Есенберлин - Мангыстауский фронт

Малкожин буквально впивался в говорящего, проникался его мыслями, чувствами, как хороший актер. Собеседник всегда улавливал это и потому говорил с ним откровенно, не чинясь и не стесняясь. Как бы ни спешил Ерден, как бы ни надоел ему говорун — он никогда не перебивал его: пусть человек выскажется, но если начнешь торопить или расспрашивать — напрасно потеряешь время.

Бестибай быстро понял, что гость в их доме — посланец самого аллаха. А старик любил рассуждать, и было ему что вспомнить. Они долго беседовали. Об истории Мангышлака. О геологах, с которыми довелось работать Бестибаю. О славном роде жанбоз. О том, какая жизнь была здесь до революции. О колодцах. О лучших скакунах… Любознательности Ердена, казалось, не будет конца, и Жалел почти уверился, что Малкожин действительно хотел познакомиться с отцом и потому пришел. От этой догадки как-то легче стало, словно он ждал весь вечер чего-то тайного, не совсем чистого, от чего на душе было совсем погано. Засидевшись в гостях допоздна, Ерден попросил его проводить — он плохо видел в темноте. Ночь была безлунная. Пахло пылью, нагретым за день камнем, иссохшими травами. Они двигались в чернильной тьме: Жалел чуть впереди на правах хозяина, Малкожин сзади.

— Замечательный у вас отец, — донесся до него голос Ердена. — Человек прямой, собеседник интересный… Сегодняшний разговор с ним — праздник. Уходить не хотелось…

— Осторожнее! Канава, — сухо предупредил Жалел.

— Где?

— Левее. Берите левее…

Но было поздно: Ерден ввалился в канаву и, чертыхаясь, выбирался из нее, держась за протянутую руку Жалела. Ладонь у Малкожина была горячей, цепкой.

— Безобразие! Весь поселок перекопали. И куда Тлепов смотрит? Завтра же с ним поговорю.

Он говорил громко, решительно и сурово. Жалел шел, отрывисто предупреждая о колдобинах и ямах: их и впрямь хватало. Глаза его, привыкшие к темноте, различали силуэты домов, перекрестья рам, в которых темно-синими пластинами проглядывали стекла.

«Да, расстроились к зиме. Успели! Никто в палатках да юртах зимовать не будет. Значит, легче теперь будет приживаться народ… Теперь бы котельную пустить — и короли!»

Малкожин поравнялся с ним, вкрадчиво сказал:

— Знаете, о чем сейчас подумал? Несмотря на разницу в годах, мы с вами, Жалел Бестибаевич, похожи. Может быть, поэтому мне и хотелось познакомиться с вашим отцом. Думаю, что это он передал вам и прямоту, и вдумчивость, и серьезное отношение к работе, и требовательность…

Последнее слово произнес с нажимом, с особым выражением, которое тем не менее Жалел не мог уловить. Стараясь скрыть непонятное, глухое раздражение, Жалел бросил:

— Все дети похожи на родителей. Между прочим, отец мне — неродной…

— Да-а-а? — протянул Ерден удивленно. Вздохнул: — А я думал…

Они молча прошли мимо столовой, где горел огонь и слышались женские голоса, плеск воды, — видно, домывали посуду. В отличие от Жалела, ступавшего неслышно, Ерден топал шумно, дышал тяжело, будто взбирался в гору.

«Да он же пожилой, изработавшийся человек, — с жалостью подумал Жалел. — Зачем же я вместе с другими неприязненно и с предубеждением отношусь к нему?..»

Ерден как будто угадал, о чем размышлял Жалел.

— Требовательность к себе и к другим, — задумчиво произнес он, — дается нелегко. Сколько баталий приходится выдерживать. Сколько нервов и сил надо потратить, чтобы доказать очевидные вещи. Вы меня понимаете?

— Да, нелегко убедить в своей правоте, когда идешь против течения, — согласился Жалел.

— Конечно, любят добреньких, сладеньких, тех, кто гладит по головке. Я знаю, что про меня говорят, — с неожиданной обидой произнес Малкожин. — «Опять Малкожин за свое: «План! План!» Надоело!» Но разве я требую безусловного выполнения производственного задания для себя? Нет! В этом меня никто не посмеет упрекнуть. Действую так, как диктуют интересы государства.

Жалел перебил его:

— Случается ведь, что люди, любящие но любому поводу или без повода произносить патриотические речи, на самом-то деле преследуют свои, не очень-то благовидные цели… Вот и перестаешь верить таким людям.

— Что ж… К большому кораблю всегда пристает больше ракушек. Снять их — и вся недолга. Двадцатый съезд — яркий для нас пример.

Они почти дошли до барака, и Ерден, мурлыкавший какой-то давнишний мотив, остановился.

— Вспомнил сейчас один случай. Дело было в войну. На Северо-Западном фронте. После боев отвели нашу часть на переформировку. Мылись, чистились, латали одежду. Пришли награды. Построились, слушаем приказ. Вызывают из строя офицера, чтобы вручить орден Красной Звезды. Выходит, благодарит и отказывается от награды. Говорит, что не заслужил… А вот его товарищ боевой достоин Красной Звезды. И просит отдать орден товарищу. Представляете?

— Я не воевал… Трудно понять. Но удивительно, конечно. А что же дальше-то?

— Дальше… Орден вручили другому, а я до сих пор вспоминаю свой поступок.

— Так это были вы?

— Да. И думаю, что поступил правильно. Надо стараться всегда быть честным и перед собой, и перед людьми. В любых обстоятельствах…

Ерден проговорил все это непосредственно, искренно. Задумался, словно припоминая что-то.

— Наша работа на Мангышлаке — тот же фронт. Разведка Узека требует немалого мужества, дерзости, самоотверженности. Да, собственно, кого убеждаю? Мы ведь с вами единомышленники… Не так ли?

— Работаем, насколько хватает сил и мозгов, — неопределенно ответил Жалел. Его всегда коробили подобные заявления. «Делай свое дело как можно лучше, — считал он, — а уж об остальном предоставь судить времени…»

— От каждого многое зависит. И прежде всего, как он понимает и выполняет свой долг. Потому и твержу: «План! План любой ценой!» Для нас план — это боевой приказ Родины.

— Любой ценой? Значит, заранее расписаться в том, что не можешь как следует наладить дело? Правильно вас понял?

— Совершенно с вами согласен. — Малкожин пришел в несвойственное ему и непонятное для Жалела волнение. — Именно неумение организовать дело! Тлепов не совсем та фигура для Узека. Не те у него масштабы для такого известного месторождения. Поймите меня правильно: Жандоса знаю давно и хорошо. Уважаю его. Но дело, наше дело — оно прежде всего… Тлепов, как бы точнее выразиться… Ну, вы понимаете… Каждая птица садится там, куда донесли ее крылья. Нужен другой человек. Молодой, энергичный. С бо́льшим кругозором и знаниями. Руководитель другого уровня. Пора жесткого руководства прошла и, надеюсь, больше не вернется.

Жалел изумленно слушал: он имел в виду вовсе не Тлепова, когда говорил о плане любой ценой, а Ердена. И вот как повернулось: будто он подал мысль, что Тлепов уже не тянет.