Ильяс Есенберлин - Мангыстауский фронт

— Да вы пьяны! — в бешенстве заорал Ерден, и так громко, что шофер даже вздрогнул.

— Кто пьян? Я? Скажешь тоже… Ха… — торопливо, но не без робости проговорил шофер.

— Да! Пьяны! Сейчас докажу. Поехали в милицию. Немедленно! Там разберемся!

Сжав губы, с побелевшим от гнева и переживаний лицом, он двинулся к грузовику. Шофер болтался сзади; Ерден слышал шаркающие шаги, сопение за спиной. Потом до него донеслось:

— Ну, погоди. Слышь?! Погоди минутку. Прошу… — тянул шофер каким-то тонким, жестяным голосом. — Будь человеком? Слышь…

Не обращая внимания, Ерден дошел до машины, протянул руку, чтобы открыть дверцу кабины, и взгляд его упал на часы… Бог ты мой! Двадцать пять третьего! Самолет улетает в пятнадцать сорок две. Времени в обрез, а ему предстоит еще разбираться с этим мерзавцем. Не успеет…

Он только на мгновение представил, как будет сидеть в милиции, объясняя дежурному, что произошло. Потом начнется составление протокола, бесконечное выяснение обстоятельств и деталей происшествия. Наверное, потребуется обследование врача. Придется ехать в поликлинику. Значит, он останется в этом унылом городишке еще на сутки. А может, и больше. Мало ли что… Вернется в надоевший номер. Да и в министерстве придется объяснять, что произошло. Ведь он уже дал телеграмму о своем вылете из Форта. «Что же делать?»

Открыл дверцу, кинул на сиденье портфель, в котором что-то жалобно зазвенело.

«Что это? А-а-а… Наверное, кукла. Раздавил…»

Снова волна негодования накатила на Ердена.

— Садись! — рявкнул он. — Быстро!

Никакого движения. Повернулся. Водитель стоял рядом, протягивая макинтош с видом самого покорного и почтительного внимания:

— Вот… Позабыли…

Только сейчас Ерден немного разглядел человека, с которым его свел случай. Глаза у шофера смотрели подобострастно и вместе с тем хитровато-нагло. Они как бы говорили: «Ну чего шумишь? Бывает… Ну, извини. Или ты не человек?»

Лицо шофера обтягивала плохо выбритая, свинцовая кожа.

«Пьет! И сильно», — определил Ерден. Уродливая гримаса исказила его губы. В ней сквозило не только злорадное торжество, гнев, презрение, но и что-то еще, едва уловимое. Снисхождение? Возможно… Во всяком случае, шофер в момент уловил перемену и, не давая передумать, заканючил:

— Вчера получка была… Ну, сам понимаешь… С корешами… Водка, пиво. Перебрал.

Шофер униженно сгорбился, заискивающе добавил:

— Семья у меня… Трое девчонок…

Ерден строго посмотрел на водителя.

«Трое детей… Лжет, поди. В сущности, какая разница?! Черт с ним, с этим пьяницей. Надо в аэропорт ехать».

Облегченно вздохнув, как всегда, когда принимал решение, залез в кабину:

— Поехали! В аэропорт!

Шофер с тупым удивлением уставился на него, не сразу сообразив, что опасность миновала.

— Лады! — откликнулся он с готовностью. Нырнул в кабину, радостно хлопнул дверцей, включил зажигание.

— Да не гони, не гони! — осадил Ерден.

— Ясно, ясно. — успокоил шофер. — Доедем как надо.

Шофер склонился над баранкой, ловко и точно управляя тяжелой машиной. Он уверенно оттирал менее удачливых или не таких опытных водителей, ловил в боковом зеркальце их взгляды, в которых привычно читал зависть и неприязнь. Поводя из стороны в сторону толстой шеей, шофер косился на пассажира, и, как это часто бывает с натурами, привыкшими ловчить, уже с уважением думал о человеке, от которого зависел. Неожиданный пассажир сидел прямо, поджав тонкие губы, выпятив твердый подбородок и пристально глядя в лобовое стекло. Лицо у него было непроницаемое, усталое, тронутое пустынным загаром.

«Серьезный мужик. Сразу угадал!» — думал шофер, по привычке дергая головой и щуря кошачьи глаза, когда обходил очередную машину. При этом он старался вести грузовик так, чтобы пассажира трясло как можно меньше. «С ходу не просквозишь, но договориться всегда можно…» — окончательно составил он свое мнение о Ердене.

Они мчались в аэропорт, словно люди, хорошо и давно понимающие друг друга, а потому не считающие нужным произносить пустые слова.

«Свой мужик. Другой бы на его месте такую бочку покатил — не расхлебаешься, — думал шофер, косясь на соседа. — А этот… Повезло».

Так они молча и ехали, и только в аэропорту, куда шофер пошел вслед за Ерденом, он, передавая портфель, который услужливо нес, заговорщически блеснул глазами:

— Спасибо! Не забуду… Если приедете в Форт снова и что-нибудь понадобится… Ну, мало ли что?! Клещев моя фамилия. Третья автобаза. Да меня все знают.

Ерден будто не слышал, только еще сильнее выпятил подбородок, презрительно поджал губы. Но мозг автоматически запомнил: «Клещев. Форт-Шевченко. Третья автобаза».

Клещев все так же предупредительно проводил Ердена до самого трапа, что-то шепнул бортпроводнице, и та, улыбнувшись, остановила других пассажиров, пропуская Ердена вперед. Уже сидя в самолете, безразлично поглядывая на ватные облака, проплывающие за круглым окошечком, Ерден почему-то вспомнил об этом и, когда бортпроводница проходила мимо, подозвал ее:

— Клещев этот? Кто он вам?

— Клещев-то? Да никто… Просто… — она замялась. — Пробивно-о-ой мужик! А вы его хорошо знаете?

— Не очень, — сухо ответил Ерден.

Откинувшись в кресле, прикрыв веками глаза, Ерден пытался задремать. Но сон не шел. Все эти дни, проведенные в командировке, словно спрессовались в один миг, тяжелый, тускло-серый, как булыжник. Перебирая в памяти события, он чувствовал только страшную усталость и какую-то неуверенность. Откуда она шла — он не мог бы объяснить.

Обычно, когда становилось не по себе, Ерден пытался отвлечься работой. Сунулся в портфель за бумагами, и руку царапнули осколки раздавленной куклы.

«Черт!» — ругнулся Малкожин, вспомнив Клещева и промокая платком кровь.

Уже осторожнее разыскал черновик докладной записки. Она почти не пострадала, если не считать, что листы пропахли кремом для бритья, вытекшим из расплющенного тюбика. Запах крема все стоял в ноздрях, отвлекая от чтения, и Ерден отложил докладную.

Не читалось, не спалось.

Он стал глядеть вниз. Под крылом проплывала земля, такая голая, однообразная, словно сожженная кислотой. Глаз тщетно пытался отыскать среди этой пустыни хоть какое-нибудь яркое пятно. Но даже заходящее солнце казалось мертвенным.

Ерден отвернулся, снова закрыл глаза, стал вспоминать дом — вечное свое прибежище, успокоение, приют, где царили мир и покой, созданный им. Мысли о доме немного успокоили.

«Заеду в магазин, выберу внучке новый подарок, — думал он с нежностью о малышке. И без всякой связи — почему-то о диссертации: — Надо форсировать защиту. Зачем тянуть. Мало ли что. Все под богом ходим…»

И вдруг всплыло свинцовое лицо Клещева с кошачьими глазами. Оно виделось так явственно, что Ерден завозился, задвигался.