Марк Еленин - Добрый деловой человек

— За погибших и умерших выпить надо, — рассудительно и по-прежнему строго сказал Вася, разливая всем остатки водки. — Память о них вечно среди нас должна остаться. А мы помрем, вы должны о них помнить, — кивнул он в сторону ребят.

Чокнулись. Выпили. Помолчали.

Будущий геолог Саня умоляюще смотрел в рот Базанову. Несколько раз он приставал было к нему с вопросами, но каждый раз либо отец, либо мать обрывали его. А теперь в наступившей тишине, увидев обращенные к нему глаза, Глеб понял: настало время рассказа, его ждут все сидящие за столом. Ведь было за эти два десятилетия всего несколько писем, поздравительных открыток, телеграмм, и его друзья действительно мало знали о нем, да и как расскажешь им обо всем, с чего начнешь? Какой болью, какой радостью поделишься прежде всего? Рассказать, как погибла на Памире Ася? Но они даже не знают, что он был женат, помнится, он и не успел сообщить им об этом… Как искал он в пустыне золото и как его наградили орденом Ленина? Но этим-то он занимался почти все двадцатилетие, что они не виделись, и рассказывать об этом придется так, что потребуется еще двадцать лет, или не рассказывать вообще. Жаловаться на инфаркт, что свалил внезапно и сорвал жизненно важные планы? Но ведь Глеб благополучно выбрался из болезни и, хоть навечно расстался с геологией, стал заниматься другим нужным людям и стране делом — строить комбинат и город при нем. Рассказывать им о Солнечном? Но будет ли им это интересно, думал Глеб, продолжая мучительно искать тему разговора под удивленно-вопрошающими взглядами своих друзей. И тут пришла неожиданно на помощь тетка Даша, поинтересовавшись, а какие такие дела и добрые ветры, собственно, занесли его в родные края. Глеб ответил: город в пустыне. Но не тот, который уже строится вкривь и вкось, а иной, будущий, замечательный.

— Расскажите! Расскажите! — закричали Нина и Саня.

И Глеб, сдавшись, принялся говорить о городе — каким он виделся ему.

— Все так интересно, что и мне захотелось жить в этом городе, — сказала Нина.

— И я почти начинаю жалеть, что не стал строителем, — снисходительно заметил Сеня, филолог.

А Саня, будущий геолог, засмеялся:

— Они лирики, дядя Глеб. Импульсивные лирики. Не очень доверяйте им. Пока они станут собираться, я буду работать у вас. Вот посмотрите!..

Анюта постелила Глебу на диване в столовой. Это и теперь была парадная, праздничная комната. И на новом диване, матрац которого был обернут прозрачной пластикатовой пленкой, никто, конечно, еще не спал. Базанов оценил широкий жест Анюты, хотя лежать было не очень удобно: упругая, целинная поверхность дивана пружинила, точно батут, крахмальная простыня скользила при каждом движении и норовила сползти на пол.

Глеб раздумывал о завтрашних встречах в проектном институте: о том, что и там придется ему рассказывать о будущем городе, но зажечь своими идеями архитекторов будет неизмеримо труднее, чем детей Васи и Анюты; архитекторы видали разные города, разные проекты и разных прожектеров. Как отнесутся они к его мыслям и предложениям? Как передать им свою убежденность, уверенность в том, что будущий город Солнечный должен в полной мере оправдывать свое название? Не спалось. Он полез было в портфель за снотворным, но тут тихонько подошла тетя Даша, присела, спросила грустно:

— Завтра, поди, и съедешь, опять улетишь в свои Азии?

— Буду стараться, — так же тихо ответил ей Глеб.

— А торопишься-то чего?

— Дела, тетя Даша.

— Не увидимся мы больше с тобой, Глебка.

— Ну вот — придумала. Чего это ты?

— Знаю, засиделась, Глебушка, я на этом свете. Петр Никифорович, муж мой, и все товарки мои давно там, заждались. Да и я устала, признаюсь. Если б не Вася с Анютой, давно бы померла. А знала, нужна им — держалась. Нинка-то и моя, словно я родная бабка ей. Приятно — может, и от меня что хорошее к ней перешло. Хорошая семья вся, цельная, работящая — сам видишь. И меня поддержали они в моей-то старости. Так что, считай, квиты мы. Тебя вот мне жалко.

— Почему же, тетя Даша, жалеть ты меня вздумала?

— Одинок ты в семейном смысле. Неухожен. А вот почему — понять не могу: красивый, видный и пост, как я поняла, соответственный занимаешь.

— Был я женат, недолго. Погибла жена, утонула в горной речке.

Старуха скорбно покачала головой. Губы ее поджались, глаза закрылись и снова открылись. Она вздохнула, сказала жалостливо:

— Однолюб ты. Бывает. Одну любил, другую не встретил. Ну, встретишь, значит, — она усмехнулась. — Все твари на земле парами разобрались, один Базанов Глеб Семенович самостоятельно ходит. Не должно такого быть, попомнишь мои слова, когда меня не станет.

— Да брось ты, тетка Даша! Никто не знает, кого когда не станет.

— Оно так, конечно, — согласилась старуха. — Есть исключения, есть и правила. По правилу мой черед туда отправляться, так что давай-ка, Глебушка, попрощаемся. Рада, что приехал, навестил. Смотрю на тебя, седого, а мальчишкой вижу. Помню, смирный был. Красивый, а смирный. У нас в квартире, бывало, и во дворе бабы про тебя-то все как говорили: ну, этот, младший базановский, он-то голову не одной девке закружит. А вон оно как обернулось: седой, раненый, калеченый. Жизни вон сколько прошло, а ты один. И в края далекие от дома уехал, — старуха опять покачала головой и скорбно вздохнула. — Говорили тебе, оставайся. Уж женили б тебя, и детей имел бы наверняка. А ты вон… И не нашел, выходит, девку себе по вкусу.

— Нашел же, тетка Даша! Погибла она.

— Так давно ведь. А другую не нашел? Здесь мы нашли бы. Хоть твоих лет, хоть молодую… Теперь молодые скорей за старых выходят. Мода, говорят, такая. — Тетя Даша поцеловала Глеба в лоб коротко, словно клюнула, и сказала, поднимаясь: — Заболталась. Прости старую. Рано, наверное, тебе вставать, а я языком молочу. Спи, Глебушка, спи спокойно: в своем доме находишься. — Она шагнула, маленькая, бестелесная, как мотылек, и будто выпорхнула из комнаты. Только запах туалетного мыла остался.

Не спалось. Не спалось в старом своем доме… Глеб раскрыл портфель и достал снотворное.

Базанов получил пропуск и вошел в большой, заставленный белыми колоннами вестибюль проектного института. Наверх вела широкая и пологая беломраморная лестница. Светильники в виде больших белых шаров на длинных, под бронзу, ножках, расставленные симметрично и в большом количестве, многократно отраженные в мраморе и зеркалах, подчеркивали стерильную чистоту вестибюля и усиливали его сходство с вестибюлями клиник или других медицинских учреждений. От всего этого тяжелого великолепия попахивало безвкусицей, и Базанов вдруг усомнился: неужели здесь работают архитекторы?

За барьерами возвышались безработные в это время года статные гардеробщики в синих форменных куртках. Они подозрительно оглядывали каждого вошедшего: не оставит ли что-нибудь на вешалке. Киоскерша, продававшая с большого открытого прилавка газеты и книги, была под стать им — седая старуха, величественная, как белая колонна.