Марк Еленин - Добрый деловой человек

— Думаю, в меру.

— Хорошо, если в меру. На партийную работу пошел, привлекло, значит, вкус почувствовал?

— Почувствовал: хочу с людьми, среди людей быть. Всю жизнь, понимаешь, геолог-отшельник. Мне в жизни сотни людей помогали. А я — единицам, так что должок остался.

— А что главным в работе считаешь?

— Наверное, хорошим психологом быть. Это трудно. Тут мне расти и расти. Опыта мало — одна интуиция.

— Все правильно! Но если мышление партийное, тогда и интуиция не подведет. Советуйся чаще… Почему со мной? — кинул хитрый взгляд Лазиз. — Я — далеко. По каждому вопросу не дозвонишься, не достучишься, да и неудобно: скажут, Сафаров протекцию дружку своему оказывает, под колпаком его держит, условия тепличные создает. Сегодня я тебя дома, например, пловом угощаю, завтра это всемирное событие оценивать станут. — Довольный шуткой, он засмеялся громко и заразительно, но тут же оборвал себя и закончил серьезно: — С кем советоваться, а? С одним, с другим! С собой и партийной совестью. Тогда все правильно будет… Хороших людей в обиду не давай, они-то все стройки у нас и возводят. Их больше, чем плохих, так что и волноваться тебе заранее нечего.

— А ты почему решил, что волнуюсь?

— Ну и плохо, что не волнуешься. Ты Богина давно знаешь, слушай?

— Богина? Недавно. А почему спрашиваешь?

— Очень уж он на твоей кандидатуре в ЦК настаивал. Он и у меня два раза успел побывать.

— И опять про меня говорил?

— Нет, не про тебя, про себя говорил. Очень любопытный человек этот Богин. Авторитетный человек. И молодой. Ему, видно, шагать и шагать. Его в республике ценят.

— Ну что ж! С таким и работать приятно.

— Еще бы! Как за стеной.

— Ты что-то недоговариваешь, Лазиз.

— Понравился мне Степан Богин, беседа прошла в официальной и дружеской обстановке. Очень знающий инженер и строитель, видно, хороший. И мнение о нем у всех такое — все может.

— Ну и?..

— Ну и, ну и!.. Чего ты меня пытаешь, слушай? Ничего не могу сказать! Хороший товарищ… Зря только, кажется, местоимение «мое» часто употребляет — вот что я заметил. Первое впечатление — не больше. Ты сам присмотришься — будет у тебя достаточно времени. Присматривайся, присматривайся: от ваших отношений атмосфера стройки зависеть будет. Да какой стройки! Главное — принципиальность. Мелкой свары не допускай, игры самолюбий не допускай. Иному, понимаешь, любимую мозоль только задень, и он сразу расширенный партком собирает.

— Намек понял, — улыбнулся Базанов.

— Намек, намек, — махнул рукой Лазиз. — Э! Должность человека большой властью наделяет. Каждый об этом помнить обязан. Я тебе это как историк говорю, учти. — Разговор, а вернее, то направление, которое он только что принял, уже начинал тяготить, видно, Сафарова. Он то улыбался, то хмурился, нетерпеливо поводил полными плечами и наконец сказал: — Хорошо задумано было, понимаешь, со старым приятелем за пловом спокойно посидеть. А что получилось? Инструктаж, понимаешь, получился. Честное слово — инструктаж, аппетит даже пропал.

Они посмотрели друг другу в глаза и улыбнулись.

«Не беспокойся, товарищ, я не стану докучать тебе и пользоваться старым знакомством, уж как-нибудь сам справлюсь», — говорил взгляд Базанова.

«Начинай смело. Будешь прав, я тебя всегда поддержу», — казалось, отвечал Сафаров…

Первые зимние месяцы стройки оказались морозными и снежными. Что ни неделя — обязательно метелит, обязательно пуржит. Степь и барханы замело снегом. Эта зима напоминала Базанову зиму сорок пятого, когда он впервые познакомился с пустыней и почувствовал, что это место, где не только очень жарко, но где бывает и очень холодно.

Целую вечность, казалось, гулял буран по степи. Крутил белые смерчи, наметал поверх барханов огромные снежные подушки. Ветерок да морозец — вот тебе и Средняя Азия! Ребята, большой группой приехавшие по оргнабору из Сибири, смеялись: «Погреться приехали, нашли теплое местечко!» — и шутя требовали пересоставления трудовых договоров с учетом увеличения зарплатного коэффициента за злодейский климат и громадные суточные перепады температур. Это в балках, в столовой, в закрытых помещениях шутили. На улицу нос высунешь — не до шуток! Темное серое небо над головой висит, ветер обжигает лицо и руки, сбивает дыхание, мешает идти. Снежные плотные заряды затушевывают все окрест. Но работать все равно надо: грузы прибывают, вагоны и платформы не должны и часа простаивать, за это Богину денежки придется поплачивать. А уж ни за что ни про что денежки поплачивать Степан Иванович Богин очень не любит! Вот и объявлен аврал. Трудятся абсолютно все, кто оказался в эти дни на железнодорожном разъезде. В четыре смены — по шесть часов кряду… Больше чем шесть часов при такой погодке даже самому закаленному человеку выдержать трудно. Тем более экипированы все оказались плохо: телогрейки и те не у всех, а ватные штаны, или тулупчик, или пальтишко на рыбьем меху — у десятка самых запасливых.

Графики все, естественно, к чертовой матери. Лицо у Богина цвета осенней степи стало. Посерел начальник строительства. Мотается по замкнутому четырехугольнику: Бесага (так перекроили на русский лад название этого места — Бешагач, что значит «Пять деревьев») — Солнечный — разъезд (к тому времени его уже станцией считать стали и Дустлик назвали — «Дружба» по-узбекски значит). И тут одно за другим два сообщения. Выехал Степан Иванович из поселка Солнечный в «город» и не доехал почему-то. А в самом «городе» тоже положение тревожное: продукты кончаются и печки топить нечем. Базанов выяснил: оказалось, два дня назад были отправлены из Дустлика пять машин с продовольствием и топливом. Видно, и они застряли в пути, а может, сбились и блуждают где-нибудь.

Базанов решил организовать колонну из тракторов и грузовиков. Пойдут медленно, зато с тракторами вернее. Нужны опытные трактористы. Особенно первый, который поведет за собой колонну. Одного такого Глеб знал, запомнил его еще месяц назад, при разгрузке: он, словно детской игрушкой, управлял тяжелой машиной. Оказалось, переведен на котлован в Бесагу. Второй, которого Глебу рекомендовал механик только создаваемого транспортного управления, был болен, лежал в больничном вагончике с воспалением легких.

— Выделяйте любого, поопытнее, — сказал механику Глеб. — Хорошо, если найдете северянина или бывшего целинника из Казахстана.

— Плохо я знаю их, дьяволов. Мое дело машины.

— Они железные и с ними проще?

Механик сокрушенно покрутил головой, но пообещал:

— Найдем кого-нибудь…

Ледяной ветер обжигал. И казалось, бил острым гвоздем в грудь. «Проникал в легкие и там посвистывал» — почему-то пришла на ум фраза. Глеб на ветру чувствовал себя всегда неважно, а сегодня — просто плохо. И уже дважды по-быстрому выбрасывал на ладонь крупинки нитроглицерина. Нитроглицерин помогал мгновенно. Надо было лишь на несколько секунд остановиться и постоять не двигаясь. Никто и не догадывался, что ему НАДО принимать такое лекарство, что ему необходимо помочь сердцу — срочно, в этот момент. Особенно тяжело приходилось Базанову, когда ветер был сильным. А тут еще и холод. От холода тела сжимаются. Сжимаются и кровеносные сосуды, как известно…