Марк Еленин - Добрый деловой человек

И здание аэровокзала, и все службы аэропорта тоже стояли целехонькие. Ни одного кирпичика не выпало! И толчея обычная. И очередь громадная на стоянке такси выстроилась. И лица у людей обычные, ни одного трагического. Будничные, спокойные лица. Самые взволнованные и глупые, вероятно, были у прилетевших. Глеб встал в хвост очереди. И тотчас хлынули ему в уши обрывки чужих разговоров, отдельные фразы, восклицания, слова, не оставляющие уже никаких сомнений — Ташкент в беде.

— …тысячи без крова…

— …двенадцать тысяч палаток привезли.

— …детская больница…

— …«Скорая помощь»… развалило. Диспетчеры на телефонах всю ночь сидели, головы фанерками закрывали…

— …Тридцать тысяч домов разрушено…

— …Четверо убитых?

— …Сто лет назад было такое же землетрясение. Выбрали место для города! Пустота под ним, того и гляди все в тартарары рухнет.

Мимо очереди двигалось нагруженное пассажирами такси. Высунув из окошка бритую голову и вращая белками, шофер кричал: «На Алайский! Кому на Алайский базар? Одно место на Алайский!»

Решив, что сама судьба направляет его к Пирадовым, Базанов вскочил в такси и упал грудью на чье-то плечо. Ехали молча. Ехали по совершенно целому городу. И лишь где-то ближе к концу улицы Шевченко стали видны трещины на стенах домов, отвалившиеся пласты штукатурки, осыпавшиеся углы одноэтажных домов.

Перед входом в Музей искусств атлант привычно и легко держал на плечах нашу грешную планету. Через земной шар змеилась еле заметная трещина.

— А где ж землетрясение-то? — не выдержав, спросил один из пассажиров, на коленях у которого стояла большая корзина.

— Землетрясение? — осклабился шофер. — Эпицентр как раз на Алайском базаре. Покарал аллах спекулянтов.

Расплатившись, Глеб вылез у сквера. Часы на башне не ходили. Стрелки показывали пять часов, двадцать три минуты: часы остановились в момент толчка. Глеб двинулся по окружности сквера и, свернув на Пушкинскую улицу, сразу увидел следы, оставленные подземной стихией: рухнувшие стены, осевшие и перекосившиеся крыши, горы кирпичей и штукатурки. И людей, снующих среди развалин от порушенных домов на улицу, — людей, которые старались отрыть и найти то, что еще недавно было их книгами, их вещами, мебелью и посудой.

Навстречу Базанову шагала группа дружинников. Какие-то люди ограждали веревкой с красными флажками тротуар и развалины, развешивали фанерки с надписями — «Аварийное», «Опасно!», «На снос». С двух грузовиков, едущих слева и справа по мостовой, сбрасывали большие палатки. Их растаскивали поспешно и сразу же начинали устанавливать — прямо на тротуаре или в садах, подальше от домов. Действия горожан показались Глебу суетливыми и нецеленаправленными, создающими тревожную и напряженную обстановку, хотя, казалось, самое страшное осталось уже позади.

Дом Пирадовых пострадал, пожалуй, больше других. Пристройки и верандочки были смяты и раздавлены, как спичечный коробок, попавший под колесо машины. Одна кирпичная стена рухнула целиком, обнажив круглую комнату — бывший кабинет Пирадова, угол другой стены треснул. Крыша, точно шапка с головы, сползла набок, штукатурка лохмотьями свисала с потолка и стен, держась лишь на проводах. Двор и дом с улицы казались безлюдными. Базанов толкнул калитку, вошел. И сразу увидел хозяйку — Сильва Нерсесовна, хлопоча, словно наседка, без толку металась между домом и жалкой кучкой вещей, возле которой на стульях сидели ее толстенькие, курчавоволосые и бронзовощекие внуки, очень похожие на мать и чем-то — на умершего деда.

Старушка едва держалась на ногах. Она уже ничего не видела и не слышала. И Базанова не заметила, пока он не подошел, не обнял ее.

— Боже, Глеб! Само небо послало вас сюда, — сказала она, и плечи у нее мелко задрожали, — А я одна.

— А Ануш, Леонид — где они?

— Они все же разошлись. Как вы всегда говорили — непрочный брак, разные люди. По острию ножа Ануш каждый день ходила.

— Но где они?

— Она в командировке, в Самарканде.

— А муж ее? Неужели после землетрясения не прибежал сюда, не поинтересовался, как вы, дети?

— Нет, его не было. Наверное, он очень обижен.

— Обижен? Ладно. — Глеб огляделся, подошел к малышам, расцеловал их, спросил: — А что вы делаете, Сильва Нерсесовна?

— Дом признан аварийным. И туда входить запрещено. Но надо же что-то детям, мне — чем-то накрыться, из чего-то поесть.

— А библиотека пирадовская? Ей же цены нет!

— Знаете, наши друзья не только уходят из жизни, но они и остаются. На рассвете приехал на своей «Победе» Юлдаш-ака Рахимов. У него самого дом разрушен, но приехал. И был со мной и детьми. А недавно поехал в университет собирать студентов — сюда, как на раскоп.

— А о Тише вы ничего не знаете?

— Простите меня, Глеб. Телефон отказал. Я не смогла. Но, по разговорам, — в их районе нет разрушений. Если вы беспокоитесь, поезжайте, сейчас вернется Юлдаш-ака, я не боюсь, не чувствую себя одинокой.

— Нет уж, Сильва Нерсесовна. Я подожду Рахимова. А старика моего вы давно видели?

— Признаться, давно. Жизнь, знаете, совсем сумбурная в последнее время. Ссоры, споры — все это, конечно, отражается на детях и на мне в первую очередь. Ануш по природе скрытная, боль свою никому не показывает: любит по-своему этого человека, привязалась к нему… А с Тишабаем, я вспомнила, мы дней десять назад перезванивались. Прыгает! Одиноко и ему, конечно. Вы редко пишете, скучает старик, с птичкой беданой своей вечера коротает. Ну а вы как? Честно, без бодрячества.

— Ничего, работаю. Так уматываюсь, что и про сердце забываю.

— Это плохо, Глеб. Про сердце вы должны всегда помнить. А у нас как оказались? Командировка?

— Командировка.

— Как всегда, на день, — со вздохом констатировала Пирадова.

— На сколько потребуется, — сказал Глеб.

Тут и подъехал Рахимов со студентами. Юлдаш и Глеб обнялись, расцеловались. Ученики Юлдаша — будущие археологи — принялись за раскоп библиотеки по всем правилам науки. Книги очищали от пыли и грузили в «Победу». Решено было пока что свезти их в специальное помещение на кафедру Рахимова и опечатать.

Сильва Нерсесовна рассказывала:

— После отъезда Ануш я перебралась в комнату к детям. Встают они чуть свет, и я с ними спать рано укладываюсь. И позавчера рано легла. Проснулась от непонятного ощущения, будто на корабле, в качку. Шкаф на меня ползет, стол двигается, посудой гремит. Вскочила я, — голова кружится! — выключатель щелк, а света нет. И вдруг слышу: собаки воют, сотни собак, тысячи. Ужас какой-то! Я детей под мышку — откуда силы взялись! — и во двор. Тьма, пыль густая, жирная, а по горизонту, как северное сияние, свечение какое-то холодное. Голубое и белое зарево. И могильная тишина. А может, и сразу все это произошло: толчок, вой собачий, свечение, и только в моем сознании растянулось во времени. Испугалась и детей полами халата закрываю. Но тут глаза к темноте привыкли, вижу — соседи из домов повыскакивали. Кто в чем. Сам в дезабилье, простите, а в руках фотоаппарат или какая-нибудь другая совершенно бесполезная вещь. Детные, конечно, с детьми. Стоят, молчат, будто голос у всех пропал. А потом, будто у Мюнхгаузена, все звуки оттаяли: дети заплакали, взрослые закричали. Сотни птиц или летучих мышей — кто их там разберет! — шум невообразимый подняли. Где-то неподалеку дом загорелся. Провода электрические замкнулись, искры снопом на землю летят. Ужас. Но тут же успокоились все, поняли — землетрясение.