Николай Волокитин - Демидов кедр

— Для того, чтобы все знать, — взахлеб затараторила Люська. Уж эти девчонки! Хлебом не корми, лишь бы выпендриться. — Чтобы знать, что такое земля, что такое небо, отчего пароход сам собой, без весел идет, чтобы грома не бояться, как бабка Сарыгина, чтобы в бога не верить…

— А зачем нам надо все знать? Ответь на вопрос, Леня Медведев.

Меня вроде ошпарили кипятком: «Во дает, Щука проклятая! Не мог кого другого спросить». Но ничего не попишешь. Не дома, а в школе.

Я поднялся с прохладцей: что бы там ни было, а все-таки знай наших.

— Дак… — небрежно промолвил. — Люська уже сказала.

— Сказала, но не совсем правильно. Ты-то как думаешь?

— Н-не знаю, — пожал я плечами.

— А кто знает? Поднимите руку.

Никто не поднимал.

— Мы учимся для того, — начал проникновенно Щука, — чтобы на основе полученных знаний делать жизнь еще красивей и лучше. Если бы человек не стремился к лучшему, незачем было учиться. Можно было до сих пор жить в пещерах и добывать пищу каменным топором. Мы учимся для того, чтобы, получив знания, упорным трудом самим приумножать эти знания и дать возможность следующему поколению идти дальше в улучшении жизни. Вот в чем загадка. А посему я и говорю, — оживился он, — что каждая наука связана с землей. Вот математика. Кажется, сухая, отвлеченная дисциплина. Но не будь ее, люди бы не только не придумали пароходов и тракторов, они бы обыкновенного колоса не вырастили. Вы знаете, сколько дней зреет ржаной колос?

Никто не знал.

— А сколько в обыкновенном колосе зерен?

Это для нас тоже было загадкой, хоть мы не раз шелушили колосья, стараясь, чтобы с ладошки не сдуло ни одной зернинки.

— А сколько в вашем колхозе из одного центнера семян вырастает хлеба? А сколько его надо на год одному человеку? Одной семье? А всей деревне? А государству?

Мы таращили глаза на Анохина. О таких вещах с нами никто никогда речи не вел.

— Так вот, — Анохин подошел к столу. — Повторяю, что я долго думал, с чего начать первый урок, и решил начать от земли… Прошу вас встать и одеться. Сейчас мы пойдем в поле, учетчик колхоза нас ждет.

Мы вскочили и гурьбой помчались к двери. Кому охота корпеть в душном классе!

Вернулись в школу только к обеду, взбудораженные, чуть обалдевшие от впечатлений. Оказывается, рядом столько интересного, удивительного, а мы и не знали.

Анохин всех нас научил работать саженью, высчитывать площади квадратных полей, среднюю высоту колоса по трем разным колосьям и даже по нескольким выкопанным кустам картошки определять, какой урожай выйдет со всего огорода. А сколько еще рассказал разного!

Мы шли и продолжали спорить, считать, а учитель не переставал улыбаться, и глаза его сияли от возбуждения.

И тут в школьном коридоре нас встретил директор Звягин.

— Это что, саботаж? — подступил он к Анохину. — Я вас спрашиваю, саботаж?

— Какой саботаж? — пожал плечами Анохин, все еще улыбаясь.

— Вы сорвали целых три урока! Преподаватели написали докладную!

— Ой! — Анохин схватился за голову. — Забыл! Совсем забыл! Простите, Яков Иванович, увлекся. Ведь это первый урок! После такого перерыва!

— Ну знаете! — взорвался было директор, но пересилил себя, сказал спокойнее. — Представьте объяснительную. И — поскорее.

Глаза Анохина сразу потухли. И весь он как-то сжался, сгорбился, шагнув по коридору к учительской.

Мне впервые, стало жалко его.

Но вскоре я понял, что он в этой жалости совсем не нуждался.

В школе организовали диспут. Назывался он «Что такое подвиг?», и прийти на него были обязаны не только мы, ученики пятых — седьмых классов, но и учителя.

— Итак, что такое подвиг? — начала вступление старшая пионервожатая Галка Космынина, когда, стаскав всю школьную мебель в широкий коридор, участники и приглашенные как-то устроились. — Я считаю, что подвиг — это порыв, это взлет человека, когда он жертвует всем, даже жизнью, ради других. Когда человек не боится смерти и презирает ее. Подвиг — это удел героев, и не каждому дано свершить его. Примером тому — недавняя победная война. Воевали миллионы людей, но не каждый стал Матросовым и Гастелло…

— Постой, постой!

С места встал грузный, страдающий одышкой учитель географии Семен Иванович Замятин, с орденом Боевого Красного Знамени на груди.

— Постой, постой! — повторил он. — Это что же, девочка, выходит, по-твоему, каждый солдат должен был падать на пулемет, что ли?

— Почему? — опешила Галка. — Конечно, не каждый. Но я же говорю о подвиге.

— Так подвиг подвигу рознь, — продолжал Замятин. — А народ?

— Подождите, Семен Иваныч, — перебил его Звягин. — Не мешайте говорить человеку. Продолжайте, Космынина.

— А я все… Пусть другие теперь…

Галка покраснела и села.

— Так тебе, мымра! — проворчал Вовка Рыков. — Не будешь болтать о том, чо не знаешь. Наши с тобой отцы, значит, не герои, если просто так, в обычном бою потеряли головы.

— Да подожди ты! — пихнул я его.

К столу выходил Замятин.

— Вот ты, Галина, толковала тут, что подвиг — когда человек презирает смерть. А как ее можно презирать? Это же смерть! И жизнь всего одна. Не знаю, кто как, а я в том бою, за который орден получил, больше всего смерти боялся… Пять танков на меня одного — не то что в землю зароют, с пылью смешают, даже пуговиц не найдешь. Попробуй попрезирай!.. Не верьте, ребята, никогда не верьте, что у людей, совершающих подвиг, нет страха. Кто так говорит, тот либо ненормальный, либо знает о войне понаслышке, либо просто хвастун и трепач. Суть не в том, чтобы не иметь страха, а чтобы вопреки ему выполнять свое боевое дело. И если так выпало, суметь умереть с достоинством.

— Ну, что-то вы, Геннадий Иваныч, совсем в другую сторону подались. — Яков Иванович скрипнул протезом. — Орденоносец, бывший боевой командир и вдруг какие-то страхи, философия разная…

— Разрешите мне, — руку подняла молоденькая учительница Галина Егоровна. — Я думаю, что подвиг — это не только геройство на войне. Подвиг может быть и в мирных делах. Вот Кампанелла…

— Что за Кампанелла? — тряхнул головой Яков Иванович.

— Просветитель. Тот, что написал «Город солнца».

— Но при чем здесь ваш солнечный город, когда мы говорим о войне?

— Ах, о войне! А я думала о подвиге, — поджала губы Галина Егоровна и села.

Яков Иванович покраснел.

Говорили долго, а когда наговорились, стали просить, чтобы выступил Звягин.

Директор хотел было встать, давно был готов к этому, но в самый последний момент вдруг передумал, коротко бросив:

— Я согласен с Космыниной.

Пристали к Анохину, но и он смущенно отнекивался.

— Да перестаньте вы терзать человека! — взмолилась сердобольная физичка Анна Кузьмовна. — Он и так…