Шамиль Хазиахметов - Мир вашему дому

— Однажды ты придешь ко мне, — все быстрее шептала женщина, — а дверь откроют незнакомые люди. Значит, все в порядке, я уже у своих, и у меня будет свой ребятеночек. Я ж не сухостой, не пустоцвет какой-нибудь, и ко мне старость придет, на кого я буду молиться? Для чего и жила-то? Говорят, что отцы нынче не сильно нужны, все равно им некогда. А я дома буду сидеть, внимания ребеночку хватит. На дому договорюсь шить. Хорошо?

Женщина склонялась все ближе. Федаин смотрел в угол, на немой телевизор, и думал, что этот суматошный бред никогда не кончится.

— Как же я ничего не буду знать о своем сыне или дочери? — начиная возмущаться, спросил он. — Так и буду всю жизнь ломать голову, что с ними да где они.

— Зачем тебе ломать голову? — Лиля схватила его руку. — Ты ни о чем не будешь знать. У нас на работе есть одна молоденькая закройщица. Родила от женатого. В роддоме не стала даже грудь давать малышу — забирайте его в дом грудника, говорит, и ушла. Няня просила ее перед уходом покормить ребенка грудью — она отказалась. Если, рассказывает она, я бы ребенку грудь дала, мне трудно было б бросить его. И ничего, работает, поет, никаких переживаний. Тебе еще проще, ты даже не увидишь ребенка. Потом, ты мужчина…

Федаин наконец-то нашел кнопку светильника и надавил пальцем. В ярком электрическом свете он увидел растрепанную Лилю, ее большие глаза на красном, разгоряченном лице. Она часто заморгала и шмыгнула под одеяло.

Яркий свет успокоил Федаина.

— Ты больна, — сказал он с досадой. — Или мы крепко надоели друг другу. Только зачем эти странности?

Был поздний вечер, когда он вышел на улицу. Миллионный город жил, как и днем, напряженной, кипучей жизнью. За высокими окнами швейных мастерских и ателье трудились женщины, на высокой башне пожарного депо мигал огонь, внизу, в боксах, курили возле красных машин пожарники. На втором этаже углового дома, у пульта во всю стену, будто украшенного разноцветными лампочками, скучал дежурный инженер. С визгом промчалась по улице «скорая помощь», следом неспешно прокатила юркая милицейская машина. Фонарь на крыше вспыхивал белым, красным, фиолетовым светом. Федаину показалось, что это большое, недремлющее око беспокойно всматривается в ночную улицу. Из раскрытых окон ресторана выплескивался на асфальт разноголосый смех, грохот тарелок и грустное завывание саксофона.

Женщины в ярких нарядах, мужчины в темных костюмах, затянутые в джинсовую ткань девушки и подростки, снующие в толпе, — вся эта шумная, многоликая толпа катилась по асфальту мимо ярко освещенных окон ресторана и неожиданно исчезала в утробе подземного перехода. По другую сторону улицы толпа снова изливалась на асфальт и распадалась на два потока.

Федаин свернул на тихую улицу и жадно вдохнул свежий ночной воздух. Идти домой не хотелось. Да и как называть домом узкую каморку, выделенную ему в общежитии для малосемейных? Он хранил там кой-какие личные вещи, ночевал. Большую часть жизни Федаин проводил в командировках. Завтра он снова уедет в глухой уральский район. Не желал Федаин этой командировки. Но теперь, после тяжелого, малопонятного ему разговора с Лилей, завтрашний отъезд показался как нельзя более кстати.

«Или она войдет в колею, — предположил он. — Или мы перестанем быть обузой друг другу».

Федаин повеселел. В эту минуту он, стоя на улице ночного города и ласкаемый теплом от остывающих каменных стен и асфальта, не предполагал, каким испытанием для него обернется предстоящая командировка.

Он сидел в отдельном кабинете, рядом с бухгалтерией, и просматривал отчетные документы ПМК — передвижной механизированной колонны, или, как их чаще называли, «пээмка». Механизированы эти колонны были, как правило, слабо, «передвигались» по районам республики лишь небольшие бригады рабочих во главе с мастерами.

Федаин, закончив изучать одну из папок, с треском задвинул ее в шкаф и стал смотреть в окно. Из двухэтажного кирпичного здания конторы, на верхнем этаже которой он находился, Федаин видел узкие зеленые поля, зажатые грядами холмов. На ярком майском солнце блестела речка, день ото дня набиравшая силу от потоков, что вливались в нее с гор. По улицам райцентра носились юнцы на мопедах и мотоциклах. От них с кудахтаньем разбегались и падали в кюветы, будто старые солдаты, пестрые куры. Давясь коротким, злобным кукареканьем, собирали их петухи и тщетно пытались увести в тихие, укромные дворы, но куры не хотели покидать дорогу — на поля возили семена, и с дырявых кузовов машин кое-что перепадало улице.

Федаин уже месяц жил в райцентре, знал здесь каждую улочку, многих местных узнавал и здоровался. Он питался в ашхане, приютившейся у дороги возле райисполкома. Готовили здесь одно и то же: суп куриный с лапшой и кулламу в глиняных горшочках, представлявшую собой крупно нарезанную баранину с репчатым луком. На третье подавался крепкий чай с двумя кусочками сахара на блюдце. От однообразной пищи Федаин мучился изжогой и мечтал поскорее вернуться в город.

Усевшись за громоздкий письменный стол, он подвинул к себе пухлые папки с сотнями вшитых в них документов. Месяц упорной работы, потраченный Федаином на ревизию производственно-хозяйственной деятельности ПМК, отнял у него много сил. Начальником этой организации работал Ковтун Дмитрий Сергеевич. Кадры у него были неискушенные в финансовых делах, малообразованные, и Федаин долго распутывал запущенное финансовое хозяйство Ковтуна. К счастью, люди его были честны, и если допускали ошибки, то только по неопытности и легковерию.

Федаин радовался итогам проверки, хотя он знал в управлении коллег-ревизоров, которые считали удачным результатом своей работы такие выявленные нарушения, по которым снимали с работы руководителей ревизуемых организаций, а то и заводили на них уголовное дело. Эти ревизоры всячески выпячивали свои кончавшиеся неблагополучным исходом ревизии и при каждом удобном случае вставляли: «Помните, как я в прошлом году Т-ва почистил? Трояк ему сунули!»

Обнаружив неблаговидные дела отдельных должностных лиц, Федаин не спешил с выводами. Он просил свое начальство продлить командировку, снова внимательно изучал документы и писал акт, пытаясь быть предельно объективным и всячески избегая всего того, что называл «дамскими эмоциями». К его актам было трудно что-либо добавить или убавить, и начальство не требовало от Федаина дополнительных заключений либо пояснений.

В узком кругу близких городских знакомых Федаина жалели и осторожно советовали подобрать работу по душе, не такую бумажную и скучную. «Работа моя — не мед, — охотно соглашался Федаин. — Надо бы, конечно, поискать работенку. Всю жизнь мотаться не будешь…»