Николай Ушаков - Вдоль горячего асфальта

Нависая над глубоким ущельем, заполненным осенним лиственным подлеском с прорывавшейся сквозь него всегда зеленой хвоей, шоссе вилось по карнизам Столовой горы.

Оно было превосходно, но Маша как бы в поисках лучшего пути переходила с одной обочины на другую, пока не остановилась над ущельем и не заглянула в его желто-розовую и синюю глубину.

— Я отпущу такси.

— Маша!

Но Маша расплатилась и свернула в ущелье.

Тропа между бараньими лбами была отлогая и чистая, будто подметенная, но посреди нее, где валуны почти сходились, защищал свои Фермопилы сухолюбивый куст.

Каждая булава его сухого цветка щетинилась отточенными шипами, каждую охраняли нацеленные алебарды, и все пилы, иглы и зубцы, собранные в колючий шар, приготовились к круговой обороне, но Маша обошла отмобилизованную колонию растения, как современный военачальник обходит устаревшую крепость.

Обиженный Павлик последовал за Машей.

Дорожка, приведя к копне, покрытой обрывком толя, прекратилась, но Маша решительно двинулась вперед и без тропы.

— Сейчас будет другая!..

Но другой не было.

Спуск оказался не только скользким от иголок и коры, но и крутым, однако Маша делала вид, что лучшей дороги быть не может.

Шишки и камешки катились у нее из-под ног, но она продолжала путь в колючем кустарнике, где узкое ложе отгремевшего ручья походит на тропочку, а тропочка на прорытый вешними водами желобок и где все желобки и тропочки, в сущности, ловушки.

Боже мой, что сказали бы в санатории!

Чащу будто вырезали из жести. Прутья и даже листья кололи и жгли, как все на этом каменистом полуострове, где шелковистый в мае лепесток — в июне — нож и ланцет.

Павлик занозил палец, но на лице его вдруг появился светлый блик, будто Павлик заметил, что скала над головой не такая уж серая, а в небе нет облаков.

Маша осторожно наблюдала за Павликом.

Обломав и подав Павлику сук, она подыскала палку и себе.

Вспоминая уроки туристского лагеря, Маша по всем альпинистским правилам не бежала с горы, а спускалась так же медленно, как подымалась бы, и Павлик, казалось Маше, тоже вспоминал уроки горного шага, и не сползал и срывался, а ступал уверенней и равномерней.

Он ожегся, и тут ему в голову пришел чудесный, выраженный точными словами образ. Он подумал об оружейной палате растений. Жаль, забыл карандаш, — надо бы записать.

Маша, как говорят альпинисты, страховала Павлика в трудных местах, но не напоминала, что палку следует ставить со стороны горы, а не пропасти, сам Павлик ставил палку именно со стороны горы и даже находил в этом удовольствие. Они достигли высохшего речного русла, заваленного стволами и колодами, и Маша по ним перевела Павлика с правого берега на левый — совсем как проводник, который вел их через Бечо, с той разницей, что на их пути из Балкарии в Сванетию под ними метался среди циклопических камней громоносный поток, здесь же они форсировали ручеек, лопотавший в смиренном тальнике.

Павлик, как показалось Маше, обратил внимание на толстые дудки диделя (пятницкое название) и на лопушник, будто выпачканный йодом, — и Маша вспомнила, из диделя Павлик и Костя делали шприцы, а из лопуха — она, Машутка, шляпы.

Павлика (уже на левом берегу), по-видимому, заинтересовали хитросплетения корней, походивших на старичков лесовичков, потом он будто прислушался к шуму источника, запертого в колодезной штольне, после чего остановился над брошенной оберткой от конфеты, поднял и стал рассматривать.

Изделие сахалинской кондитерской фабрики — конфета попала сюда, на тридцатые градусы восточной долготы, с градусов сто сороковых.

— Маша, — сказал Павлик, — тысячи километров условность! Даже воины Батыя могли занести предметы быта из Пекина к Кракову.

Это были первые слова, произнесенные Павликом после того, как Маша отпустила такси, и она, Маша, торжествовала, тем более что тропа превращалась в парковую аллею.

Сосны между тем сменились дубками, и тогда у Маши на светлом платье и у Павлика на белом костюме заиграл солнечный калейдоскоп.

Лес редел. Он, вероятно, кончался, так как надпись на доске разрешала курить и для курильщиков поставили скамью.

Павлик тотчас же сел.

— Покажи свои раны, — сказала Маша, не садясь.

Павлик показал свои царапины.

— Сколько можно сидеть! — заявила Маша, хотя не прошло и пяти минут, как Павлик сел.

Не успели они сделать несколько шагов, дубнячок раздвинулся, и распахнулись наклонные к морю, залитые солнцем пространства.

Скалы и ущелья, карьеры и закрома бункеров, провода над полями лаванды и виноградниками, водохранилища и оранжереи, группы кипарисов и за ними кемпинги и санатории, медицинские и дикие пляжи, белый теплоход у кремового мола и море — налево чуть ли не до Анапы и направо — едва ли не до дунайского устья, — все блестело и сияло, и Маша ввела Павлика в это якобы противопоказанное им, а на самом деле ободряющее сияние.

Держа курс на одинокий и тоже сияющий тополь внизу, она ушла вперед, но вдруг остановилась, так как у сверкавшей под водопроводным краном лужей ей пересек дорогу кильватерный гусиный строй.

Вы, конечно, помните: Маша боялась гусей, и только гусей, с той детской прогулки в дантовском лесу, когда она, Машутка, убежала от бабушки и московского актера.

Гуси и сейчас двинулись на нее.

Они и сейчас повернулись все сразу и, вытянув изгибающиеся шеи, наставили клювы на Машу. Павлик поспешил к ней.

Гуси, замахав крыльями, ретировались, а храброму Павлику стало хорошо, очень хорошо, великолепно стало, как в детстве, когда все выпукло и ярко, когда снега дневной луны — и те у ног, нагнись, скатай в ладонях и запусти снежком хотя бы в эту несмеяну-царевну, — Маша, улыбнись!

С Павликом так бывало, например, в городе на Амуре.

Утро и половину дня Павлик хлопотал о билетах, кроме того, потеряв семь часов на разнице между московским и местным временем, не выспался. Потому, не развязывая шнурков, он снял ботинки и лег на диван.

— Ты спишь? — кричит Маша, распахивая двери номера. — Я уезжаю!

Павлик сам придумал эту поездку, но почему обязательно сегодня!

— Можешь спать, — бегает Маша от стола к тумбочке, где нужное для поездки.

Павлик неохотно приподымается. Последние годы ему нравится комфортабельная машина, где можно удобно вытянуться, купе с индивидуальным умывальником, каюта-люкс.

Он опускает ноги с дивана и, не развязывая шнурков, зацепляет их за крючки своей обуви.

— Зашнуруй ботинки как следует, — кричит из дверей Маша, — я тебя подожду!..

Деревянные боковые улицы города пока в XIX веке, каменный центральный проспект в XX, зато новая обширнейшая площадь рассчитана на XXI век.