Александр Скрыпник - Белый конь на белом снегу

— Производству, — убеждал ее Павел.

— Я в механическом тоже не на дядю работала.

— Но ты погоди — дело на ноги поставим и все устроится и с зарплатой, и с премиями.

Нина прятала ироническую улыбку. Но трудно было преодолеть этот психологический барьер приверженности к привычному. И не ей одной. Чуть бригадир отвернулся в сторону, глядь — Нины на месте нет. Утром разговор:

— Ты что ж это?

— Я же свое сделала.

— Но весь участок программу не тянет.

— А то пусть у начальников голова болит.

Белза как-то в одну из наших встреч рассказывал, то иной раз так все надоест, после разговора с какой-нибудь особенно настырной опиловщицей, просто плюнул бы и ушел куда глаза глядят. А рядом же другие люди работают, и вкладывают душу, да и вообще кто-то должен делать это дело. Почему другой, не ты?..

Накрепко сросся он со своей бригадой. Потому что верные, надежные люди. Единомышленники, как сказал бы парторг. Самый старый, самый опытный Калинский, безотказный, добросовестнейший человек. На смену стал раньше приходить, будто прирос к тискам с неизменным напильником. Анатолий Загребельный, чуть неполадка с машиной, пока возятся наладчики, тут же становится, поможет на опиловке. Анатолий с бригадиром дружат, откровенны друг с другом. Раз как-то возвращались домой вместе, и Павел, припомнив недавний разговор в цехе, сказал с горечью:

— Вот, Толик, какое, выходит, дело с подрядом.

— Ничего. Нам главное — выбиться вперед, доказать, что подряд — дело выгодное и тебе, и заводу. Может, тогда и Нина поверит...

Вот так, не сразу и нелегко складывалась бригада. Дела на участке пошли лучше, когда были установлены горизонтальные и вертикальные точила. На многих операциях отпала нужда в напильниках. Павел сам придумал фасонные пробои, сам их заточил, закалил, раздал опиловщицам.

И все-таки делать много еще приходится вручную... Прослышал бригадир про установку, которую будто бы в ремонтном цехе сконструировали для прошивки отверстий. Пошли вместе с мастером цеха к конструкторам. Они говорят, что пока, мол, установка в стадии доводки, ждите. Тогда ходоки — к директору: «Мы с металлом работаем, у нас дело горячее, ждать некогда». Добились. Доводили установку прямо на участке.

Конечно же, не только из-за того, что стало полегче работа опиловщиков, пошли в гору дела. Они заняли первое место в цехе, у них повысились заработки. Но, как на плавке, — уходят, сгорая разные примеси, и остается чистый металл, так и в бригаде. Не выдержала, уволилась Нина Бондарь, еще кое-кто.

А пожилая опиловщица, когда провожали на пенсию, растрогалась и сказала:

— Ей-богу, только-только стали работать по-настоящему. От того, что стали дружнее, все вместе... Так вот! — И она сжала ладонь в кулак.

Молодые в бригаду пришли. Нина Ясинская в первый же день сто деталей сделала.

— Ну и ну! — удивился бригадир. — Ты что, у мужа, что ли, училась?

Муж Нины работает на фасонном литье.

— Это чего ж, я сама ни на что не гожусь, что ли? — обиделась Нина.

Это была хорошая обида, отметил про себя Павел и порадовался за свою бригаду, в которой появляются девчата вот с такой обидой.

Ранним утром, спеша к проходной к знакомой заводской башне со шпилем, Павел Белза нет-нет, да и припомнит далекую Касабланку. Но не ее белокаменные дома и полные солнца улицы. А джунгли, и в них знакомый трактор «Беларусь», на котором кран, сработанный руками его товарищей. Она такая в общем-то маленькая, эта деталь. Но это уже неважно. Каждый из нас должен сделать в жизни эту самую свою деталь.

1981 г.

Великие снега лежат на земле. Ослепительно белые оттого, что снег падал почти всю ночь, хотя накануне геологи совсем было обрадовались весне. Мастер провожал в поселок экспедиции последнюю машину, с трудом добравшуюся на буровую по сильно осевшему зимнику — привозили тормозные колодки.

— Дойдешь? — спросил он шофера после того, как тот забрал обратный груз.

— Пробьюсь. Вы-то как? Праздник, значит, будете здесь встречать.

— Сто три метра осталось пробурить, — ответил мастер и не добавил больше ни слова. Скважина у них была сложная, и он знал, какие это трудные метры.

Машина тронулась. Мастер невольно сделал несколько шагов следом и вдруг остановился: куда же это я? Весной хорошо расставаться, весной нас всех тянет вдаль...

Он повернул и пошел обратно. Издали буровая выглядела безмятежно. Мерно постукивали дизеля, на самой высоте верховой, продуваемый всеми ветрами, ловко захватывал трубы, вдали дымились паром первые проталины на речке Салым.

Мастерский балок выделялся антенной. Исаченко зашел к себе, связался по рации с экспедицией, еще раз подтвердил: осталось сто три метра. Главный инженер экспедиции Липатов озабоченно спросил:

— Бурение к празднику закончите?

— Ты же знаешь наших ребят.

Липатов в свое время работал помощником у Исаченко.

— Знаю, — сказал он и сквозь сухой треск в наушниках мастер услышал, как тот облегченно вздохнул. Они все тоже переживают за их 184-ю.

Ах, Салым-Салым, кусочек земли родимой. Сколько тут пройдено, сколько пережито. Исаченко глядел на тайгу за окном и вспоминал, как они впервые приехали сюда.

Он тут в Правдинской экспедиции с шестьдесят шестого, когда всходила яркая звезда знаменитого Фармана Салманова, работавшего здесь начальником экспедиции. Исаченко в семьдесят третьем закончил курсы буровых мастеров. Он сколачивал бригаду, и дело это оказалось, пожалуй, самое трудное за все время его рабочей жизни. И часто вспоминал слова первого наставника Макарова Андрея Борисовича: «Всегда надо понимать человека. Он же человек». При этом Макаров многозначительно поднимал палец. И ничего больше не говорил, не резонерствовал.

Понять — вот пойми его. Первый раз пришли забуриваться тут неподалеку, рядом с нанайским селением — того нет, это не успели подвезти, балки не расставили. Пришлось идти за помощью в сельсовет.

— Ладно, — сказал председатель, — живите пока в сельсовете.

Так и жили несколько ночей. А главное — дело стоит, и еще стоят морозы градусов под пятьдесят. Несколько человек не выдержали, уехали в поселок. А твердые остались. Многие из них и теперь рядом. Эти надежные. На той, его первой на Салыме скважине, ой как тяжело пришлось. А это — тридцать третья. Надо же такое число, да еще скважина вон какая на редкость сложная и трудная.

Он встал и вышел на улицу. Снег слепил глаза. От буровой шел ровный гул. «Ну что ж, — сказал сам себе мастер, — даешь тридцать третью...» И наверное оттого, что выдалась она вот такой, и все сейчас зависело от него, от того, как он поставит дело, а, главное от всех людей, которые работали сейчас на буровой, — куда бы он ни шел, что бы ни делал, он все время думал о ребятах, разделивших с ним нелегкую судьбу: жизнь и работу.