Жанна Гаузнер - Париж — веселый город. Мальчик и небо. Конец фильма

— «Господа! Ввиду повышения цен на хлопчатобумажные товары, я, как председатель Коммерческой палаты…»

— Бросьте это диктовать! — кричит мадам Лафрикен в окно. — Диктуйте «Божественную комедию», диктуйте «Вертера». Сегодня же не диктуйте совсем.

Девушки лениво разбрелись по саду. Грязь прилипает к башмакам.

Мадам Лафрикен взяла меня под руку.

— Всё не так плохо, — сказала мадам Лафрикен, — по-моему, обошлось. Говорят, что семья Боклер заплатила старикашке кюре, чтобы тот молчал. А то расстроилась бы свадьба сына с дочерью мельника. Я заказала в Голландии луковицы черных тюльпанов, — добавила она задумчиво. — Я хочу, чтобы у меня в саду были черные тюльпаны.

— Но счета… — сказала я.

— Я запрещаю вам напоминать об этом.

Несмотря на то что кюре ничего не сказал, пансион Лафрикен очутился под угрозой. Лаваренские дамы оказались тонкими стратегами. Они обождали месяц, дали мадам Лафрикен окончательно успокоиться. Потом решили действовать сами. Всё открылось на рынке, около молочницы. Роберта, покупая сыр, услыхала кое-что.

Мадам Лафрикен вбежала в столовую, где я сидела, и объявила мне, что Роберта раскрыла заговор. Дамы собирались нагрянуть сегодня в пять часов, во главе с мадам Порт, женой мэра.

— Девочек Делакон и Персон увозят завтра, — сказала мадам Лафрикен. — Остается шесть. Лаваренские дуры решили устроить крестовый поход на наш дом. Они хотят вывести меня на верный путь и обратить в католичество. Меня, атеистку, которая верит лишь в Венеру и Аполлона! Я их не приму.

— Это будет трудно, — сказала я.

— Тогда запрем калитку.

— Настоящая война?

— Настоящая!

Мы заперли калитку. Таким образом пансион превратился в крепость. Дамы долго звонили, потом ушли.

Несколько дней спустя из Голландии прибыл ящик с луковицами черных тюльпанов. Мадам Лафрикен удивилась. Она забыла, что заказала их. Однако пришлось уплатить по счету. На другой день она мне призналась, что больше держать меня не имеет средств. Оставалось всего четыре ученицы.

— У вас оригинальная внешность, — сказала она мне, — вы можете найти себе счастье.

Я сложила вещи в маленький чемодан и попрощалась с девушками. Уходя, я слышала, как одна шепнула другой:

— Вот здорово! Пион [1] Пион — так ученики называют в школе учителей. смывается.

Я было обиделась, но потом вспомнила, что и сама радовалась так недавно, когда уходили учительница или наставница.

Это меня подбодрило.

Мадам Лафрикен уронила слезу. Она ко мне привыкла. Я одиноко направилась к вокзалу и взяла билет третьего класса до Парижа.

Приехав в Париж, я решила отправиться к дяде Филиппу, моему единственному родственнику. Было солнечное утро, я спустилась в метро.

Дядя Филипп — шустрый мужчина сорока лет. У него гладкие седеющие волосы, роговые очки и пикантная родинка над губой. У него есть странные голубые запонки, и он утверждает, что это пуговицы с ливреи лакея короля Людовика XIV.

Дядя Филипп работает в газете. Кроме того, он имеет отношение к одной крупной фирме, эксплуатирующей автомобильные шины. Он знаток бургундских вин. По образованию он юрист. Он либерал. Он говорит:

— Коммунизм? Что же! Это современно, наивно и по-детски нахально. Роялизм? Милая утопия, мечта о придворных балах. Фашизм? Средневековая экзотика. Люди устали от аэропланов.

Он знает немножко литературу, немножко живопись, немножко музыку, а в общем — ничего.

Под кустом жасмина спит пруд. Над кустом летают пестрые птицы. На другом берегу расцветают причудливые розы. Белая бабочка села на цветущую ветку яблони, а небо — алое, как помидор, и по нему плывут длинные облака. Халат привезен прямо из Японии. Точно такой же халат имеет любимая наложница микадо. Алый шелк покрыл жирные плечи, жировой горб под бритым затылком, спрятал толстую жировую складку, образовавшуюся между бюстгальтером и корсетом. Мадам Шупо сидит перед зеркалом. Зеркало куплено у герцога де ла Клош. Старинный род, старинное зеркало. Герцог уверял, что оно принадлежало Марии-Антуанетте. Мадам Шупо уверена, что она слегка похожа на Марию-Антуанетту. Мадам Шупо подводит глаза. На туалете стоят пудреницы в букетах. На креслах валяется одежда. Постель еще не убрана, занавески еще спущены. Утро. Воскресенье.

Дядя Филипп сидит в ванне.

На стеклянной полочке батальон зеленых флаконов. Стены выложены белым и черным кафелем — шахматная доска. На табурете из матового стекла и стали ждет лимонный халат. Пенится розовая губка, струится душ, шипит пульверизатор, свистит дядя Филипп. Дядя Филипп свистит в ванне, как его приятель — сэр Бов. Все англичане свистят в ванне, — это особый шик.

(Утро воскресенья. Знаменитый архитектор Бено проснулся. Он идет в ванную. Кафельные, черные с белым, стены похожи на шахматную доску. В углу висит лимонный халат, в воде плавает розовая губка, на полке батальон зеленых флаконов. Архитектор Бено и дядя Филипп имеют одинаковые ванные комнаты.)

Мадам Шупо крадется к ванной, она слушает, но постучаться не смеет, хотя знает, что дядя Филипп уже в халате и чистит зубы. Мадам Шупо не жена, нет, хотя вот уже семь лет, как живет в этом доме, хотя она, собственно, и обставила этот дом по строгим указаниям дяди Филиппа. Но жена? Нет, она не жена. Они живут «так». Это современно и либерально.

Наконец, подойдя к приоткрытой двери ванной, она говорит певуче:

— Вы скоро, мой дорогой?

И дядя Филипп отвечает, вынув зубную щетку изо рта:

— Сейчас, моя дорогая!

Как в романе.

В столовой снежная скатерть на круглом столе. Тарелки с гербами. Серебро блестит. Посреди стола в хрустальной вазе улыбаются толстые мордочки роз.

Виргиния вносит блюдо, оно дымится. Это воздушный пирог из молоденькой картошки. Тонкое кушанье воскресных дней. Виргиния в куцем переднике и пенсне. Она ведет весь дом, все хозяйство. Ей доверяют вполне, ее снисходительно боятся. Стучат вилки, дымится воздушный пирог, хрустит салфетка в руках.

Звонок. Кто это? Сэр Бов, или архитектор Бено, или герцог де ла Клош?

Это только я.

Мне открыла Виргиния.

— Мосье дома?

— Дома, мадемуазель, — сказала Виргиния.

Ее брови были сдвинуты, пенсне блестело.

— Не ставьте чемодан на пуф, — сказала Виргиния, — пуф светлый.

Я поставила чемодан на пол. Дядя Филипп с салфеткой в руке вышел в переднюю.

— А, ты, дитя мое? Я тебе рад! — сказал дядя и нахмурился: — Почему пыльный чемодан на светлом ковре, мое дитя?

Я схватила чемодан в руку.

— Ах, милочка! Что ж вы стоите с чемоданом в руке? — спросила мадам Шупо, выглядывая в полуоткрытую дверь.