Жанна Гаузнер - Париж — веселый город. Мальчик и небо. Конец фильма

Кира проснулась, будто ее в бок толкнули. Вскочила, скинув платок с плеч, села.

Что это — день? Ночь? Ах, постойте… это Москва. Кира — у Катерины Максимовны.

Внезапно ее обуял страх. Куда она едет? Зачем? К кому?

Кира нашарила выключатель, перевела дух.

Она едет навстречу счастью. Она скажет: «Зачем следы на дорожке? Вот я сама приехала».

И потекут безмятежные дни.

Боже! Она опоздала на поезд! Проспала…

Кира в панике взглянула на будильник, до отхода поезда оставалось почти два часа, но она решила отправиться на вокзал немедленно.

До нее доносился смутный гул голосов. Кира встала и приоткрыла дверь.

Из полумрака появилось ее бледное лицо с широко раскрытыми глазами цвета морской воды в тихий пасмурный денек, полные испуга. Она прикусила нижнюю губу, верхняя чуть вздернулась, пушистые брови поползли вверх… и вдруг на щеках появились ямочки при виде людей, нарядного стола… Это длилось секунду, и только Василий Максимович, сидевший как раз напротив двери, приметил мимолетную Кирину улыбку. Кира стояла снова робкая и тревожная.

Катя, обняв ее за плечи, подталкивала к столу и торопливо рассказывала братьям, кто такая Кира… Кира Антоновна, она ведь теперь взрослая совсем!.. А в те годы, во время войны, в Селенске… Я же тебе рассказывала, Вася, и тебе, Витя, кажется, тоже. Помнишь? Про девочку Киру — дочку нашей хозяйки.

— Нет, не помню, — ответил Мусатов чистосердечно.

— А я что-то припоминаю, — сказал Василий Максимович, поглядывая на Киру сквозь очки.

— Мне пора ехать… — сказала Кира. — Ехать!

Глущенко вытащил часы на цепочке.

— На Таллин в ноль пятьдесят шесть, — сказал он, — времени много.

— На такси до вокзала не более пятнадцати минут, — сказал Василий Максимович.

— Ты поухаживай, Вася, — сказала Катя, но Василий Максимович уже и так накладывал Кире на тарелку салат и рыбу, роняя горошинки и желе на скатерть.

— Спасибо, я не голодна, — прошептала Кира.

— А вина?

— Спасибо, я не хочу.

Этот толстый рыжеватый Катин брат в очках стеснял ее, как и все здесь, впрочем. Недаром она взяла с Кати слово, что та не будет тащить ее к гостям. Ей не до них. Ей ни до чего на свете.

— У вас родные в Таллине? — спрашивал Василий Максимович.

— Да, спасибо…

— Может, пирожок хотите? — удивился Василий Максимович.

— Нет… у меня там друзья…

Ирина Всеволодовна притихла, у нее разболелась голоза.

«Красивая», — подумала Кира.

А девочка в красном — Света. С отцом дружит крепко, если судить по тому, как она, подойдя к нему сзади, обняла его за шею.

Счастливая девочка. Кира никогда не была счастливой девочкой. Но ей вспомнилась банка черешни и душистая упругость крупных ягод — удивительный подарок в тот грозный Новый год.

Виктор Кириллович. Значит, вот он какой…

Василий Максимович спросил у Киры:

— Вы что же, в командировку едете, Кира Антоновна?

— Нет, насовсем.

— Вот как. А по специальности вы кто, простите?

— Лектор, — ответила Кира, и кровь бросилась ей в лицо.

«Какая милая и красивая девушка», — подумал захмелевший Василий Максимович.

— А я хирург, но совсем не страшный! — сказал он, широко и добродушно улыбаясь.

— Катерина Максимовна, я поеду! — воскликнула Кира жалобно, но твердо.

— Ну что с тобой поделаешь… — улыбнулась Катя, а Георгий Макарович встал.

— Нет, меня не нужно провожать, — забеспокоилась Кира, — я сама!

Катя закричала, чтоб Кира не говорила глупостей, Гоша обязательно ее проводит!

Василий Максимович молчал. Он бы сам это сделал с удовольствием, но на него нашла робость. В конце концов, совершенно незнакомая женщина, с которой он и десятком слов не обменялся. Он снова вытер лоб бумажной салфеткой и глубоко вздохнул.

…В коридоре, пока Глущенко надевал шинель, вталкивая ноги в галоши, Катя расцеловалась с Кирой.

— Ну, дай бог, чтобы теперь у тебя все хорошо да ладно было, Киронька, чтоб все получилось так, как ты мечтаешь… — сказала Катя, покачав головой.

— Все будет хорошо, — ответила Кира сдавленным голосом, а Мусатов, который поглядел на нее издали, подумал: «Ой ли?», хотя ровно ничего о ней не знал.

На другой день Мусатов подъехал к кинофабрике «Наши дни» около десяти часов утра. В этом районе Москвы пахло свежестью близких лесов, талых вод, земли и тумана. Здесь все было мило Мусатову, начиная от проходной, где вахтер «при оружии» проверяет пропуска и греет больные ноги у керосинки, и кончая довольно нелепым, грязновато-розовым, со множеством окон зданием.

Перед главным входом на квадратной площадке помещались солнечные часы. Площадку и часы всегда очищали от снега. Сегодня часы «бездействовали» из-за пасмурной погоды. Солнца не было.

Солнце! Вечный и неизменный помощник, советчик, вдохновитель, соавтор киносценариста и оператора.

Войдя в здание, Мусатов зашагал по коридору со светящимися надписями: «Тише — звукозапись!!!» «Не шуми, мешаешь работать!»

От слишком громких шагов надписи начинали мигать. Эту систему мигалок изобрел сам Мусатов с помощью осветителя-монтера Сани Куманька.

Мусатов шагал негромко, по давно, годами, выработанной привычке.

— Вик, посторонитесь, дитя мое!

Зоя Валентиновна несла несколько папок, перевязанных бечевками; рядом шла Алла с целой горой папок, придерживая верхнюю подбородком.

— У меня с вами будет серьезный и весьма принципиальный разговор, Вик, — строго начала Зоя Валентиновна.

Мусатов внутренне насторожился: несмотря на неоднократные просьбы, Зоя Валентиновна продолжала называть его этим дурацким именем, придуманным ею много лет назад, когда Мусатов за ней волочился.

— Очень серьезный разговор… — повторила Зоя с ироническим и недовольным видом.

— Да, Виктор Кириллович, — вмешалась своим наивным голоском Алла, — я вчера начала читать ваш сценарий, но не закончила. За мной пришли ребята, наши бывшие гиковцы, и мы… Я прочла почти треть, — спохватилась Алла, вспомнив, что она все же редактор. — Судя по началу, это свежо и, знаете, необычно.

— Алла, дитя мое, никогда не судите по началу, — назидательно произнесла Зоя Валентиновна.

Так. Зое не нравится. Алла, не дочитав, побежала куда-то с гиковцами.

— Какой же я болван… — сказал Мусатов печально. — Передо мной стоит девушка с горой папок…

— Что вы, Виктор Кириллович, я сама прекрасно…

— Нет уж, разрешите.

Алла с наслаждением опустила затекшие руки.

— Я дочитаю быстренько, вы не бойтесь… — сказала она.

Все трое молча дошли до третьего этажа. Мусатов свалил папки на пустой стол в пустой, пахнущей краской комнате и пошел на четвертый.

Вопреки правилам, двери монтажных стояли полуоткрытыми, и оттуда неслись звуки музыки и обрывки фраз, прерванных на полуслове… С полнокровным ревом вздымался реактивный самолет… скрежетали гусеницы трактора… пенясь и шипя, вырывались из шлюза потоки воды… вдруг мирно загоготало стадо гусей… задумчиво прогудел электровоз…