Жанна Гаузнер - Париж — веселый город. Мальчик и небо. Конец фильма

— Мы только один раз поцеловались с Андреем, Андрей… правда, красивое имя? Как в книжке! Хотите, я покажу вам его фото?

Катя взглянула. Лицо как лицо, бачки ни к чему бы. А вообще трудно что-либо определить.

— И с тех пор ты только переписывалась с ним? Ни разу больше не видела? А он знает, что ты решила ехать к нему в Таллин? — забеспокоилась Катя. — Может, у него семья?

— Вы почитайте его письма!

Кира вытащила целую пачку из сумки.

Кате не хотелось читать.

— А тогда… вы знаете… в тот день четырнадцатого октября, в Парке культуры, Андрей говорил мне: «Кира, вот следы ваших ножек на дорожке. Если бы я мог хотя бы их увезти с собой!» Правда, красиво? — спросила Кира. — Вам так говорили, Катерина Максимовна?

— Да нет, пожалуй…

— Вот видите! А я так счастлива! — воскликнула Кира и разревелась.

Часом позже она крепко спала в соседней маленькой комнате на Катиной кровати, укрытая Катиным пуховым платком, наплакавшись всласть, намаявшись за двое суток в бесплацкартном вагоне.

Первой пришла Ирина Всеволодовна Нильсен — «высоколобый в юбке» — с букетом мимозы.

— Я рано? — спросила она и, переступив порог, подставила щеку для поцелуя.

— А Виктор где, а Света? — спросила Катя.

— Где-то за городом, на лыжах, скоро появятся! — ответила Ирина Всеволодовна, смеясь. — Эти два деятеля ведь всегда находят себе развлечения!

Она уверенно пошла вдоль длинного коридора, ее папаха и норковая шубка блестели от талого снега, с веток мимозы сыпались золотые шарики. Георгий Макарович в полном параде железнодорожника торопился навстречу.

— Да… — вспомнила Ирина Всеволодовна. — Поздравляю вас, Георгий, и вас, Катюша, с именинницей.

Она напутала, но это ее нимало не смутило, как и то, что пришла слишком рано и явно еще не вовремя.

Ирина Всеволодовна разделась и, вынув расческу, провела ею разок-другой по своим коротко остриженным волосам с изрядной сединой, которую она никогда не пыталась маскировать. Рослая, сухопарая, длинноногая, она была очень хороша собой, моложавое ее лицо, не тронутое косметикой, поражало девичьей свежестью красок. Всегда казалось, что Ирина Всеволодовна недавно сделала зарядку, приняла душ, начистила зубы и в любую минуту готова отправиться в пешее путешествие с заплечным мешком. Она уверенно вошла в комнату, крепко, как взрослому, пожала руку Борьке, Галю легонько тронула за бант, — девочка невольно отпрянула: она побаивалась Светиной мамы.

— А вы что же не с ними на лыжах? — спросил Глущенко, расставляя тарелки.

— Я работала, — ответила Ирина Всеволодовна.

— Сегодня воскресенье, — напомнил Глущенко.

— Воскресенье — понятие условное, я докторскую пишу.

— Да вы же только-только кандидатскую защитили! — удивлялся Георгий Макарович.

— Не только-только, а четыре года назад.

— Ох, бежит проклятое…

Ирина Всеволодовна не сочла нужным подтвердить, что, да, время, действительно, бежит быстро.

Глущенко умолк, зная по опыту, что задавать вопросы больше не следует. У нее всегда все окутано тайной, у Витькиной жены. Ему было известно, что институт, где работает Ирина Всеволодовна, находится на окраине Москвы, что руководит им академик Ованесов. Вот и все. Как хочешь, так и понимай.

— Я пойду к Катюше, — сказала Ирина Всеволодовна: искать темы для разговоров было не в ее привычках.

В кухне было жарко и пахло пирогами.

— Уютно! — воскликнула Ирина Всеволодовна.

Разломав горячий пирожок и обжигая пальцы, она села на табурет и принялась рассказывать, как Виктор и Света встали рано и отправились с Саней Куманьком походить на лыжах.

— Занятный паренек, — говорила Ирина Всеволодовна. — Что до Светы, то она, кажется, несколько влюбилась в Саню Куманька. Впрочем, это мои домыслы. Света не очень со мной откровенна.

Она рассказала забавный, на ее взгляд, случай: с месяц тому назад Света схватила двойку по алгебре, после того как мать — кандидат физико-математических наук — помогала ей решать примеры!

— Я ничего объяснить не сумела! — смеялась Ирина Всеволодовна. — Это настолько примитивно в их учебниках, что я просто не знаю, как тут объяснять. Старик Ованесов, между прочим, хохотал до упаду, когда я ему рассказала про Светину двойку, вернее, про свою! Теперь Виктор сам помогает ей, хотя понимает в алгебре куда меньше, чем я в кинокартинах. И, представьте себе, двоек больше нет!

— Ах, Виктор, он у нас вообще прелесть! — воскликнула Катя. — И я никак не думала, что из него выйдет такой примерный отец!

— Да, и у него своеобразная система воспитания, — сказала Ирина Всеволодовна, — он во всем абсолютно доверяет Свете, ничего почти не проверяя и не предрешая. Он верит в нее.

— А вам не кажется, Ирина, что это все же рискованно? — спросила Катя.

— Думаю, что это единственно правильный метод в обращении с людьми вообще, — ответила Ирина Всеволодовна громко, уверенно и спокойно.

Раздался звонок, и Катя побежала открыть.

Пришел Василий Максимович, с его появлением в коридоре стало тесновато; шляпу его замело, очки залепило. Стряхнув снег с портфеля, он вынул духи «Черный ларец».

Катя поцеловала брата, став на цыпочки; от него, как всегда, немножко пахло больницей.

Галя выбежала и спросила:

— А где Митенька?

— Он дома с бабушкой, у него насморк, — сказал Василий Максимович про сынишку, — а сей ученый муж все с книжками? — указал он пальцем на Борю.

Борька при шелковом алом галстуке читал, сидя верхом на диванном валике; его карман оттопыривали камни для рогатки, которые, на случай обыска, он собирался выдать за «минералы».

— Я есть хочу, как воробей, тебе признаюсь, Котофей, — сказал Василий Максимович, и брат с сестрой улыбнулись от каких-то детских воспоминаний. — Мусатовы, конечно, опаздывают?

— Ирина Всеволодовна на кухне, — ответила Катя почему-то шепотом.

— На кухне? — переспросил Василий Максимович тоже шепотом.

Ирина Всеволодовна вошла и, сев с ногами на диван, сказала, что Виктора и Свету ждать не надо, они могут и через час и через два явиться.

— Да вот они, кажется! — прислушалась Катя к шагам в коридоре и распахнула дверь.

Раздался густой и сердитый голос Мусатова:

— Нас не впускают в дом!

— Ты, наверное, один раз позвонил! — закричала Катя.

— Я звонил дважды два, итого четыре. Моя дочь, крупнейший математик, может это подтвердить!

Света, хохоча, скинула пальто, осталась в ярко-красном лыжном костюме и повисла у Кати на шее:

— Папа… а «шаркун»?! Он остался в машине.

Отец и дочь исчезли и появились через несколько минут, волоча электрополотер на длинной ручке. Мусатов тотчас же подключил шнур к штепселю, и «шаркун» под общий хохот с веселым воем зашаркал по паркету.