Жанна Гаузнер - Париж — веселый город. Мальчик и небо. Конец фильма

— Что и говорить, немало вреда приносит дым поселку, — вещал Дима Климович, и голос его в полутьме просмотрового зала звучал как-то буднично, спокойно, даже вяло, будто Дима читал скучный газетный текст, — немало от него страдают люди, растения и так далее! Но товарищ Калимасов все это вскоре ликвидирует. Вот он, товарищ Калимасов, директор завода, у себя в кабинете… завод, кстати, переходящее знамя держит… — Голос Димы снова стал звонче. — Завод строит дома для рабочих. Некоторые недавно переехали вот в эти благоустроенные квартиры. Но поглядите на этого маленького мальчика. Он готовит уроки, сидя у мутного, как болотная водица, окна. Сквозь такое стекло весь мир ему кажется унылым и мрачным, верно? Открытая форточка затянута марлей, но даже сквозь нее копоть проникает в комнату!

Глядите! Мальчик аккуратно выводит большие неуклюжие буквы… В слове — «счастливое» он сделал ошибку, через «щ» написал! И за это двойку получит. А какую же отметку поставить заводу и вам, Иван Алексеевич, если взглянуть на страницу тетради еще повнимательней? Видите? Белый квадратик — след! Здесь промокашка лежала, а страница-то серая!

На экране ветер прижимал дым почти к самой земле, он обволакивал испуганные деревья, метался в узких переулках, путался в проводах, забираясь в щели. Малыш в коляске морщил носик, котенок на крыше чихнул, удивился, потер лапкой морду (кто-то засмеялся в зале). А когда во весь экран появился человек у чертежной доски, кашляя и хватаясь за грудь, уже не смеялись.

…В сквере подле памятника Ильичу играют ребятишки. Девочка лет семи подводит маленького братца к памятнику и что-то втолковывает ему. Тот тянется к цоколю, но, потеряв равновесие, падает, протянув ручонки, а когда сестра отводит его в сторону, то на цоколе четко обозначаются две детские ладони.

Аппарат поднимается, и на протянутой вдаль руке Ленина темной тенью лежит копоть.

— Это все, что смонтировано пока, — заключил Слава.

Зажегся свет. Раздался звонкий голосок Аллы Лозняковой:

— Ой, Славик, здо́рово!

Посмеялись.

Мусатов и его группа сидели кучно, тихо, в настороженном ожидании.

Потом Мусатов скомандовал:

— Материалы группы «В путь-дорогу!»

И снова погас свет.

Зоя Валентиновна шла с работы домой. Путь не близкий от кинофабрики до Арбатского переулка. Но пешком ходить она любила, желая сохранить фигуру в свои без малого сорок лет. Сегодня ей нужно было и поразмыслить дорогой.

Зоя Валентиновна шла легким шагом, некрасивая, с торчащими зубками, но еще стройная, нестареющая женщина, в хорошо сшитом летнем костюме с университетским значком на отвороте.

Солнце поблескивало в очках Зои Валентиновны, в толстых цилиндрических стеклах, за которыми редко удавалось разглядеть выражение глаз.

Она останавливалась у витрин, рассматривала ткани, посуду, радиоприемники и шла дальше. Постояла у книжного магазина. Были две-три новинки, которые Зоя Валентиновна не успела еще прочитать. Она следила за литературой, ходила в театры, на выставки, — всем интересовалась, и, как считали многие, у нее был строгий, изысканный вкус. Вернее даже было бы сказать — она умела убедить, что это действительно так.

Зоя Валентиновна сама когда-то пыталась писать. Из этого, правда, ничего не получилось, но она стала редактором и могла теперь, ничего сама не сочиняя, авторитетно и со знанием дела разбирать, критиковать, обсуждать, восхвалять или ругать других.

Зоя Валентиновна знала много авторитетных, проверенных, правильных, весомых слов, которые всегда были у нее наготове, как рапира у д’Артаньяна.

Надо полагать, что многие удивились бы, если бы узнали, что Зоя Валентиновна зачитывается по ночам пестрыми, как попугай, книжками. Она неплохо знала языки.

Когда неделю назад Алла Лознякова с подругой попала случайно в кинотеатр где-то на окраине на «отъявленную голливудскую стряпню» и увидела среди зрителей Савицкую, то решила поначалу, что у нее галлюцинация.

Зоя Валентиновна не заметила Аллу, а по окончании сеанса, когда зажегся свет, сняла очки, чтоб их протереть, так как они затуманились от слез. Когда же она снова их надела, то увидела спину и локоны своей подчиненной, но понадеялась от души, что та ее не заметила.

Сейчас, идя по улице, она думала о выступлении Лозняковой. Та выступила вразрез с мнением Савицкой. А ведь договорились…

Досадно. Скверно получилось. Впрочем — Лобов, кажется, ухаживает за Лозняковой? Это тоже надо учитывать. Что до Мусатова, то он умеет импонировать молодежи, ох, умеет!

Простая мысль, что Лозняковой искренне понравился просматриваемый материал и что она решила на этот раз выступить без оглядки на старшего редактора, даже не пришла в голову Зое Валентиновне.

Ведь у каждого должны быть какие-то свои соображения, как же иначе?

Взять хотя бы Олега Завялова. Завялов частенько норовит не выступить вовсе. Обязательно что-нибудь срочное у него подворачивается к началу дискуссии. Видимо, он считает, что отмалчиваться выгодней, удобней, размышляла Савицкая, и ей в голову не пришло, что Олег действительно очень загружен и вечно торопится, потому что, работая, готовится в аспирантуру и у него на руках большая семья.

А сегодня Олег выступал дважды. Интересно, почему же выступал Завялов, какие у него на то появились причины и как бы это разузнать?

Виктор Мусатов, тот гнет свою линию этакой задушевности, этакого человеколюбия — каждый, мол, хорош на своем месте: и начальник «сборки» Валерьян Михайлович, и начальник «деревянки» Куркин, и любой пацан на заводе, и даже завстоловой! Мол, на благо Советской страны, советского человека трудится!

Ханжа, слюнтяй, политикан!

Но самое любопытное, странное и огорчительное совсем не это! Самое странное и огорчительное заключается в том, что она сама, Зоя Валентиновна Савицкая — и. о. главного редактора, тоже поддержала и комсомольцев, и Мусатова, то есть дважды Мусатова, поскольку ведь он же и направил Климовича и Лобова в Каменогорск на борьбу с дымом!

Что это на нее нашло? Как это вышло, что она сама себя перехитрила? Побоялась ли она противопоставить свое мнение всем остальным? Рассчитывала ли, что, похвалив Мусатова и обоих молодых операторов, она продвинется поближе к намеченной цели?

Час или два всего прошло с тех пор, как она выступила на обсуждении, а сейчас ей уже не понять, не вспомнить, не уразуметь, зачем она сделала этот странный, ничем не оправданный ход?

Ведь быть того не может, что ее попросту покорили какие-то кадры. Гипноз какой-то! Она способствовала лишь тому, чтоб открыть широкую дорогу «Доброму человеку», а ведь целью задалась всячески мешать Мусатову в этом его замысле.