Евгений Гущин - Правая сторона

Рита повернулась к нему, на ее губах он различил улыбку.

— Милый ты мой мальчик, — провела теплой ладонью по его лицу. — Ну, какой из тебя жених?

Артем растерялся. Раньше, когда еще не решался сказать эти слова, гадал, как Рита к ним отнесется. То ему казалось, что Рита, стыдливо потупясь, согласится, то воображение рисовало, как Рита отрицательно поведет головой из стороны в сторону. Чего угодно ожидал, но только не этого.

— Значит, за мужика не считаешь? — спросил он жестко.

Она весело засмеялась, близко были ее темные глаза.

— Такой ты мне нравишься. А ну-ка, еще скажи так.

Артем отвернулся.

— Ну, скажи-и… — и, смеясь, заглядывала ему в лицо, и он уже не знал, как быть: рассердиться или рассмеяться.

— Ты мне не ответила, — сказал Артем. — Да или нет?

— Что да или нет?

— Выйдешь за меня или не выйдешь.

— Думаешь, так просто сказать? — Рита все улыбалась. — Может, не ты один мне предложение сделал.

— Кто еще? — чужим голосом спросил Артем.

— Хотя бы Анисим.

— Анисим? — Это поразило Артема.

— А почему бы и нет? Или ты его за мужика не считаешь?

— Считаю, — хрипло сказал Артем. — Все ясно.

— Что тебе ясно?

— Все ясно. Все.

— Ничего тебе не ясно, — загадочно сказала Рита и, помолчав, попросила: — Проводи меня. Поздно уже.

Подошли к калитке. Рита отодвинула рукой щеколду, вошла, закрыла калитку за собой, прислонилась к забору, за которым молчаливо стоял Артем.

— Ну, иди домой, — тихо сказала.

— Скоро уйду, — ответил Артем и тоже прислонился к забору, глядел в темные Ритины глаза. — Что ты обо мне думаешь?

— Ну, что ты милый, хороший…

— А еще? — настаивал он. — Я пацан для тебя? Ты любишь Анисима?

Она улыбнулась и погладила его руку:

— Он добрый и славный.

— Ну, ладно, — хрипло проговорил Артем. — Ты скажи мне: да или нет. И я уйду. Сразу уйду. Слышишь?

Она молчала и улыбалась. «А ведь я ее еще ни разу не поцеловал», — подумал Артем, и вдруг, перегнувшись через штакетник, прильнул к ее улыбающимся губам, прильнул неумело и горячо.

Рита вырвалась, отступила от забора, изумленно покачала головой, но ничего не сказала.

— Да или нет? — снова повторил Артем, наливаясь непонятной самому силой и решительностью, и уже взялся рукой за щеколду, чтобы войти во двор, но Рита испугалась, побежала к крыльцу.

Он слышал, как щелкнул крючок двери.

Артем тихонько постучал в дверь костяшками пальцев.

— Иди, Артем, иди, — умоляюще просила Рита из-за двери.

Он опустился на доску крыльца. Хотел закурить, но побоялся, что свет спички увидят с улицы. Долго сидел, кроша пальцами сигарету, слыша в комнате осторожные Ритины шаги.

Ларион так и сяк пристраивался у двери, заглядывая в узкую щель. Ничего не увидел. Покрутился у окна — занавешено изнутри шторами. Мостился-мостился, пытаясь заглянуть в щелку, уронил в пыль свою морскую фуражку.

— Живой он там? — спрашивали мужики.

— Вроде живой. Слыхать, как половицы скрипят, — ухмылялся Ларион, очищая рукавом белой рубашки испачканную тулью фуражки. — А что, мужики, пускать-то он как будет, за так или за бутылку?

— А это ты у него спроси, — откликались мужики, принимая игру. — Постучи шибче в дверь и спроси.

— Ну его к шутам, пуганет еще, — Ларион дурашливо отмахивался, отходя от двери — потешал публику…

Люди приходили семьями, празднично одетые. Щелкали кедровые орехи, шутили и смеялись. Настроение у них было приподнятое, и понятно: выставка картин для Полуденного — диковина.

Артем постоял в весело гудящей толпе, попытался отыскать глазами Риту, ко не увидел ее. В последнее время она избегала с ним встреч, и он подумал, что она и сюда, на выставку, может не прийти.

У него и до этого было пасмурно на душе, а тут еще горше стало. Не забавляло его ни веселое кривляние Лариона, ни шутки мужиков.

Он медленно побрел к берегу. Издали поглядел на лодку, в которой когда-то сидели с Ритой. Лодка сиротливо чернела на белом песке, и он отвернулся.

Мимо плыл леспромхозовский теплоход, возвращался в Ключи откуда-то с верховья. Не очень далеко плыл от берега. Капитан и механик, высунувшись из рубки, глазели на Полуденное, не могли понять, что такое там сегодня происходит. Белый бурун тянулся за теплоходом, холодно сверкал на солнце.

И вдруг Артем представил себя на теплоходе. Он одиноко стоит на пустынной палубе и тоже смотрит на Полуденное, глядит, как отодвигаются в сторону серые крыши домов, а фигурки людей делаются все меньше и меньше. Там, среди людей, и Рита. Она читает его, Артема, записку: «Прощайте, Рита. Я любил Вас, но Вы были ко мне холодны. Будьте счастливы». Рита прижимает записку к сердцу и бежит по берегу за теплоходом, и машет руками, но Артем не замечает Риту. Он глядит в горы, нависшие над Полуденным, и в его глазах светлая, благородная печаль.

Ушел теплоход, только белое перышко буруна вдали все еще искрится на солнце. Никого не видать на палубе…

К дверям клуба Артем подоспел вовремя. На пороге стоял Анисим, радостный и смущенный, приглашал в зал.

— Билет надо куплять? Или, может, бутылку? — кричал Ларион Анисиму.

— Тебя-то и без бутылки пропущу, — отвечал тот добродушно. — Где тебе ее взять, лишенцу! Проходи уж.

— А за него жена купит! — откликнулся Тихон под общий смех.

Мужики смеялись и шутили, но едва переступив порог, смолкали, робко оглядывались. Они несмело приближались к картинам, освещенным мягким светом, лившимся в окна, благоговейно замирали. Переговаривались шепотом, будто громкий голос мог что-то нарушить, испортить.

Были здесь и Дмитрий Иванович с приезжим товарищем. Негромко переговариваясь, они стояли возле полотна, под которым на картонной табличке было написано одно слово: «Рев».

Крупный марал с ветвистыми рогами, зрелый и сильный, вытянув шею и запрокинув рога, приоткрыл в реве зев. Внизу, под скалой, на которой он стоял, желтели кроны берез. Осень…

Но и березки, и скалы, и темная зелень пихт были сознательно размыты художником, чтобы сосредоточить внимание зрителя на главном: на марале. Зверь же был выписан, как показалось Артему, слишком уж тщательно, до мельчайших подробностей. Чуть ли не каждый волосок на боку был виден и казался живым, освещенный утренним солнцем. Над напряженной, с нервно вздутыми ноздрями мордой вился летучий парок — утро прохладное. Артему казалось, что там, внизу, сейчас откликнется другой самец, тоже сильный и страстный, и что они сразятся здесь, на скале.

— Способный человек, — говорил спутник Глухова и попросил познакомить его с художником.

Дмитрий Иванович подвел его к Анисиму.

— Павел Васильевич Сорокин, — отрекомендовался приезжий и крепко пожал Анисиму руку. — Я раньше не видел маралов. Как-то все не доводилось, а теперь представляю, что это такое. Вы, наверное, много охотились?