Евгений Гущин - Правая сторона

— Плохо дело, ядрена кость. Здорово один чинуша на тебя сердитый. Только я это от себя. Ты уж никому. Ладно?

Иван взял стакан, стоя хлебнул горячего чаю, но чай в глотку не лез. Только теперь понял, как круто все может обернуться.

— Слышь, — Вася прокашлялся, — донос-то про тозовку давно поступил, да только теперь почему-то спохватились. А тот инструктор, которого ты прогнал, вашему директору дружок. Знаешь, поди?

— А, пускай… — нисколько не удивился Иван.

Вася поднялся, переминался с ноги на ногу. Маленький, щуплый, с каким-то беззащитно-детским затылком, а власть, сила. Посмотрел на мелкокалиберку.

— Ты ее не обтирай. Пусть в пыли так и будет. Видно, что не пользовался. В стволе, поди, паутина.

— Больше года в кладовке стояла. Я уж забыл про нее.

— Ладно, готовься, утром зайду.

— Постой, Вася, у директора ты был?

— А как же. Положено.

— Ну и что он?

— Непонятный у вас Глухов мужик, ядрена кость. Он вроде бы и без меня все хорошо знает. Кажись, даже рад. Я ему так и так: вы, мол, Дмитрий Иванович, напишите добрую характеристику на лесничего. Пригодится, мол. А он аж позеленел: «Какую я на него характеристику добрую напишу, если он расплодил браконьеров, вместо охраны черт-те чем занимается. Всю поскотину засадил мусором, коней пасти негде. Теперь надо людей посылать, раскорчевывать да разгораживать». Слышь, тебя в леспромхоз звали, говорят?

— Звали.

— Ну, а че не шел?

— Слушай, Вася, — напрягся Иван, — ты на чем приехал?

— На моторке.

— Ночевать тут собрался?

— В гостинице пересплю. У тебя нельзя. Сам знаешь.

— Да я не о том. Поехали сейчас.

— Куда на ночь-то? — удивился Вася.

— Поехали, озеро чистое. А то с утра дунет, будем тут сидеть.

— Что так торопишься?

— Уж лучше — сразу.

— Смотри, мне все равно.

Иван разбудил Альку, стал одевать его.

— К маме? — обрадовался сын.

— Нет, не к маме…

Надел на сына пальтишко и только заметил — поистрепалось, локотки облохматились за прошлую зиму. И когда уже шел с Алькой по берегу, думал, что вот так, наверное, увозил его отец в Ключи, когда уходил на фронт. Только тогда было утро, а сейчас вечер.

Молча отчалили, поплыли. Вася беспокойно ерзал на своем сиденье, хмурился и, когда потерялось вдали Полуденное, вдруг заглушил мотор.

— Ты чего? — спросил Иван, прижимая к груди спящего сына.

Вася потянулся за винтовкой, подержал ее в руках, пробуя, прикладиста ли, и резко бросил за борт.

Всплеснуло. Оба смотрели, как пошли круги, как исчезли.

— Не нашел я у тебя никакой тозовки, — оказал Вася и улыбнулся как-то по-детски. — Ее вообще у тебя не было. Понял? Кто сомневается, пусть ищет. Глубина здесь какая?

— Метров двести.

— Вот и порядок. И — молчи.

— Зря ты это, — вздохнул Иван. — Я так не люблю.

— Ничего не зря. Они тебя сожрать хотят, а мы не дадим. Ты человек нужный заповеднику, ядрена кость. Подавятся они тобой.

— Кто это «мы»?

— Мы, и все, понимай, как хочешь.

— А теперь мне куда? — после некоторого молчания спросил Иван.

— Поехали в Ключи, раз уж я тебя забрал, — пошутил Вася. — Там переночуешь и вернешься. Директор что спросит, скажи, все в норме. Ошибка, мол, вышла. А я у себя скажу, что клевета, ничего не обнаружил.

Вася глубже надвинул фуражку и взялся за стартер.

Артем проснулся с ясным ощущением, что в природе произошло какое-то важное изменение. Он пока не знал, какое, но перемену погоды чувствовал, еще лежа в постели.

Он вскочил с кровати, сунул ноги в тапочки, сшитые из выпрошенного у Ивана клока медвежьей шкуры, и выскочил за дверь. Его встретила резкая прохлада, так не идущая к ясному, чуть подсиненному небу. На затененных березой досках крыльца сахарился иней. Был он необычайно чист и нежен, манил прикоснуться рукой к его холодной, непрочной плоти.

Ну, вот они и первые заморозки. Ушло лето, закатилось, а казалось, будет оно бесконечным. Скоро листья выстелют путь зиме, приходи — твое время. Немного тревожно было Артему: не только лето ушло, от него ушло и еще что-то необъяснимо дорогое, та пора, которую человек вспоминает всю жизнь. Но светло в душе от этой легкой тревоги и грусти, впереди у него — новое. Каким-то оно будет? И все равно, хорошо жить в ожидании и надежде на радостное, предчувствовать его…

В полутемном коридоре конторы натолкнулся на Риту. Оба растерялись от такой неожиданности.

— Тебя Дмитрий Иванович зовет, — сказала она.

Артем смотрел на нее. Лицо Риты похудело, стало строже.

— Подождет, — сказал он тихо. Как он надеялся вот так встретить ее, лицом к лицу, и высказать ей все, что теснилось в сердце, а встретил и снова мнется перед ней в поисках нужных слов, которые так неожиданно развеялись.

— Я пойду, — сказала Рита, опустив голову, и хотела уйти, но Артем нашел ее руку. Рука у нее была теплая, так не хотелось ее отпускать.

— Пусти, мне надо в бухгалтерию, — умоляюще попросила она и попыталась освободить ладонь, но он держал крепко.

— Я тебя так давно не видел.

— Почти каждый день видимся.

— Ну, это мельком. Это не считается. Близко тебя не видел.

— А надо ли…

— Надо, Рита, — сказал он твердо. — Я к тебе сегодня приду.

— Куда придешь? — быстро и, кажется, испуганно спросила она.

— К тебе домой.

— Не вздумай. Слышишь, не надо…

— Приду, — горячо шепнул ей в самое лицо и, не сдержавшись, чмокнул в щеку.

Рита выскользнула, побежала по коридору.

Навстречу шли лесники, что-то весело сказали ей, добродушно смеялись. Артем пошел в приемную.

Перед самым порогом его остановил Анисим.

— Поговорить надо, — сказал он хмуро.

— Говори, — Артем приготовился слушать.

— Ты чего же девку срамишь?

— Я? Срамлю?

— Срамишь. Я тебе, парень, вот что скажу… Я к ней давно чувство питаю… Люблю я ее, знаешь…

— А она? — перебил Артем. — Она как?

Анисим замешкался с ответом, смотрел на Артема сверху вниз, глаза у него были страдающие. Нашелся он не сразу.

— Ты побаловался да уехал. А ей тут жить. Ей нужен постоянный мужик. Чтобы навсегда.

— А я, может, тоже — постоянный. И я тоже люблю ее, Анисим, слышишь? Тоже люблю. И хочу по-серьезному. Крепко. Пусть сама решит, Анисим.

— Пусть, — согласился Анисим. — Как ей лучше, так и решит. Ты на меня зла не держи, что я так сказал тебе, — и медленно пошел по коридору, ссутулившись, даже, кажется, став меньше ростом.

Артем вошел в приемную, все еще думая над словами Спирина, приостановился у двери в кабинет Глухова. Дверь прикрыта была неплотно, оттуда слышались голоса. Значит, кто-то у него там есть, надо подождать.

Он приблизился к окну, за которым неоглядной синью лежало озеро, далеко-далеко, на размытом горизонте, едва угадывались вершины гор, белесые, как облака. Черной точкой казалась чья-то одинокая лодка, бороздящая синюю гладь. Все это: и озеро, и горы, нависшие над Полуденным, и крошечная лодка, плывущая неизвестно куда, было ему настолько знакомым, так тепло на все это отзывалась душа, что подумалось Артему, будто он нигде и не жил, кроме Полуденного, не было у него никакой другой жизни, кроме этой, да и не представляет он другой жизни.