Майя Фролова - Современная девочка

Клара дожидалась Нику на улице, боязливо выглядывая из-за столба.

— Как можно быть такой… несдержанной? — Ника подобрала слово помягче, потому что по сморщенному виноватому лицу Пупочки непрерывно текли слезы.

— Жалко…

— Если Вите станет хуже, это на твоей совести, учти!

К Вите в больницу пришел командир полка, который воевал вместе с его отцом.

— Я тебя усыновлю. Хочешь? — спросил полковник.

— Нет.

— Почему?

— У меня есть отец. Буду солдатом, как он.

— Твой отец был генералом.

— Значит — солдатом. Так считал отец.

— В суворовское поедешь?

— Да…

После санатория Витя прощался со школой, с товарищами и учителями. В актовый зал набилось много народу — ученики и учителя изо всех школ.

Витя стоял на сцене: маленький, бледный, серьезный, в пригнанной по росту солдатской форме — подарок полковника, — герой Хомячок…

Выступали учителя, ученики, офицеры, солдаты, которые пришли с полковником. Говорили высокие, неравнодушные слова. О самом главном, что делает даже маленького человека сильным, — о долге перед Родиной, перед людьми. Желали Вите быть таким же сильным, как его отец, который погиб в бою за Родину, как его мать, которая не побоялась бандитов, чтоб защитить сына.

В углу, за всеми, стояли Рябов — Али-Баба и Гарри Миг — Мищенко, на лице которого блуждала обычная ухмылочка, но никто этого не замечал, потому что никто не обращал на них внимания.

Город, как и полагается городам, расположенным в предгорье, распустил свои улицы во все стороны от центральной площади с ратушей в таком порядке, как им удобнее было приладиться к подъемам и спускам. Среди этого нагромождения извилистых улочек и переулков была одна, которую Ника как-то обнаружила прошлой осенью, во время листопада, бродя по засыпанным листьями тротуарам. Бродить она любила, мама называла ее киплинговской кошкой, которая бродит сама по себе, и даже нарисовала эту кошку с Никиными глазами. Бродить-то приучила ее мама, раньше она чаще бывала с Никой, вот и приучила к задумчивым молчаливым прогулкам, когда каждый думает о своем.

Эту неширокую каштановую улицу Ника открыла случайно, быструю и медленную, бегущую стремительно вниз, ползущую вверх, мимо военного городка с одной стороны, мимо небольшого леска — с другой. Эту улицу не подметали так усердно, как другие улицы, и здесь можно было шуршать широколапыми листьями сколько угодно.

Мощноствольные деревья стреляли каштанами. Если стать под большой каштан у ствола, то кажется, что он гудит, как колокол, медленно вращается и втягивает тебя в свою желто- зеленую глубину. А из этой звучной торжественности вдруг — щелк, цок, скок-скок! — полетели сквозь ветки и листья, завертелись на мостовой гладенькие прохладные каштаны.

Ника не понимала людей, которые не любили, не замечали природы. Себя она чувствовала единым целым и с этими деревьями, и с горами, которые грустят на горизонте, когда бы ни взглянул на них, и с ветром, таким разным, как и настроение людей… Ей очень нравилось смотреть, как работают люди в садах, на огородах, она завидовала им, близким к земле, сожалела, что они с мамой живут в доме, где нет и клочка земли, чтоб развести цветы. Они пытались что-то посадить в ящиках на балконе, но ветер был беспощаден к их высотному цветнику, вырастали хилые, скукоженные росточки. Мама обещала: как только они вернутся в Киев и она получит гонорар, они обзаведутся какой-нибудь полосочкой в дачной зоне и насадят деревьев и цветов.

Иногда Ника заглядывала в кружок к Ольге Матвеевне во Дворце пионеров, где были в основном пятиклассники и шестиклассники, помогала копать, сажать, полоть, но в кружок просила ее не записывать, потому что ходила только по настроению, когда уж было совсем одиноко и грустно.

Ника переходила от каштана к каштану — каждый со своим звоном-гудением. Взобралась на горку, откуда город как на ладони. Вынула из портфеля книги, несла их в руках, а портфель набила каштанами. Решила непременно прийти на эту улицу в начале лета, когда каштаны зацветут. Ожидание этого мига жило в ней, помнилось. Ника поглядывала на каштан в школьном саду. И вот когда над листьями поднялись бело-розовые свечи цветов и деревья стали похожи на новогодние елки, но еще лучше, она решила: пора. Думала зайти за Таней — Таня поймет ее волнение, в такие мгновения рядом должен быть кто-то близкий, кого не стыдишься, или пусть уж никто…

Но Таня теперь всегда занята — у нее Алеша. И все же в этот день Ника решила отвлечь Таню от всего, пусть и она послушает, как звучат колокола каштанов в цвету, почувствует, как они завораживают, возносят над землей. Но когда Ника закрывала дверь квартиры, кто-то зажал ей глаза ладошками, потерся носом о шею, лизнул ухо. Это могла быть только Клара. Значит, за Таней не придется заходить, Клара и Таня несовместимы. А Клара предложила сама:

— Идем побродим, красотища какая на улице!

Ника взглянула на нее удивленно: Клара бродить вовсе не любила, предпочитала сидеть на лавочке в сквере и разглядывать прохожих — кто как одет, какое у кого лицо, фигура, — или носиться по спортивной площадке, удивляя всех своим маленьким ростом, который не мешал ей отлично играть в волейбол. Клара умела прыгать, падать и увертываться не хуже волейбольного мяча.

Может быть, на нее тоже подействовала весна, весь этот теплый влажный день и то, что зацвели каштаны?

Они шли по направлению к каштановой улице. Ника спросила:

— Клара, ты умеешь чувствовать?

— Умею, разве я не человек?

— Тогда зажмурь глаза. — Ника взяла Клару за руку и вывела из-за угла на пригорок. Вывела и остановилась.

— Уже можно? — тоненьким детским голоском спросила Клара.

Ника не ответила, и она открыла сначала один глаз, потом другой.

— Ну что, что ты мне хотела показать? — дернула Нику за руку, посмотрела ей в лицо и осеклась: на лице у Ники было столько боли и гнева, что Клара испугалась.

А Ника смотрела на улицу, которая уже больше не была каштановой. По ее сторонам не вздымались царственные деревья, и не было никаких цветов, похожих на торжественные новогодние свечи. Совсем недавно, видно, когда деревья уже и почки выпустили, кто-то обкорнал их безжалостною рукой, срезал гордые ветки, и стройные великаны превратились в кургузых плешивых стариков. Свежие срезы белели как шрамы, хилые веточки и листочки не могли прикрыть их, не могли дать прохлады ни домам, ни улице, не могли они дать и красоты человеческому сердцу, а вызывали протест, как любое насилие.

— Зачем, ну зачем это сделали?! — воскликнула Ника.

— Видимо, так полагается, — ответила Клара и постаралась утешить Нику: — Ничего, на следующий год отрастут, зато все деревья кругленькие, одинаковые…