Иван Данилов - Зимний дождь

— Пойдем вместе, — предложил я. — Мне нужно туда.

— Плакаты, что ль, понесете? — засмеялась Нюська, видимо, вспомнив давнее. — Сейчас мух нет, те еще не засижены. Хватит нам их.

По дороге на ферму, а она в самом конце станицы, за Заталовкой, мы с Нюськой продолжали обсуждать книжки, читанные ею в этом году.

— Попалась мне одна про геологов, — рассказывала она, гукая тяжелыми резиновыми сапогами, — читаю, и смех меня разбирает, как этот писатель переживает об них, геологах-то. И рюкзаки-то им плечи трут, и гнус, это, значит, мошка, вроде ростока нашего, их одолевает, и спят-то они у костра. Читаю и думаю: бедные, бедные, как же им тяжело! Сюда бы их, на ферму нашу Обливскую. Потянули бы каждый день жилы из двадцати коров, покидали бы вилами силос из ям, поносили бы его в сопетках на горбу, а я бы согласилась уж на их место, пострадала бы у костерка. Руки у них от этой, чем землю-то ковыряют, в мозолях. А у нас они совсем скрюченные, как грабли, — для убедительности Нюська растопырила грубые, с бугорками на суставах пальцы. — А мехдойка вон лежит, и подвесная дорога за коровником в навозе тонет…

— И у геологов, наверно, завидная жизнь лишь по книжке той, — предположил я.

— С головой — все можно сделать, — рассуждала она, думая о ферме. — Но все же в тайге или там на стройке легче, — вдруг решила Нюська. — Там и клубы, и театры… Нет, вы скажите, легче там или нет? — И, не дождавшись ответа, продолжала: — Комаров приезжал на ферму днями, ну мы и накинулись на него. Он редко к нам заглядывает. Все больше у свинарок отирается. Сплоховала я, что ушла оттуда, — опять пожалела Нюська, — там ведь теперь чистота, не у каждого в хате так. Машин всяких понавезли. На всю область гремит ферма… Он, Комаров-то, какую-то книгу, или еще чего-то об этой ферме пишет… Вроде бы как опыты описывает… Ну доярки и показали ему опыт. — Нюська замотала головой, засмеялась, видимо, вспомнив бой на ферме. — Председатель-то наш интеллигентный, в городе все же работал, а тут не выдержал, шуметь начал. Вырвались его нервишки наружу. «Плохо вам все, кричит, а чего не хватает! У каждой девчонки зарплата, как у инженера»… И в «Ударнике» про меня это же самое пропечатали, — с грустью вспомнила Нюська. — «У доярки Варламовой платьев больше, чем раньше у царицы было»… А на что мне эти платья? Перед коровами форсить? Так они мной и в фуфайке вот этой не погребуют. Не-е, укачу я к геологам! — весело рубанула ладонью Нюська. — Не верите? Вот поглядите…

Приближаясь к ферме, еще с дороги услышали мы громкие, сердитые голоса доярок.

— Во, опять шумят, — сказала Варламова. — Нинка Рябинина разоряется. Пришла поначалу робкая, как мышонок, а теперь ничего, обвыкла, — с удовольствием отметила Нюська, направляясь к домику.

Варламову сразу окружили, перебивая одна другую, доярки начали рассказывать, как полчаса назад приезжал сюда Комаров, привозил расчеты кормов и пригрозил, что тех, кто не будет в сутки надаивать по семь литров, выгонят с фермы, как лодырей. Все понимают, что это острастка, но чего языком-то трепать бесполезно.

— Вот, говорит, научные расчеты, и давайте мне молоко, — вспомнила слова председателя Нина Рябинина.

— А чем кормим коров? Соломой одной… Зерна-то им росинки не перепадает, — размахивая подвернувшимися под руки вилами, распалялась Ольга Громова.

— Прошлый год подкачал, — вставил я.

— Ну дык, понятное дело — засуха, — согласилась Ольга. — Ну будь же и ты человеком, пойми нас, — она опять заволновалась и чувствительно задела меня держаком вил.

Все рассмеялись, повеселела и Ольга.

— Это я, конечно, ему говорю, а ты так, случайно под руку подвернулся, — объяснила она.

— Добре, бабы, разберемся, — пробасила Варламова, хлопнув себя по бедрам, явно копируя кого-то, хорошо известного тут, скорее всего заведующего фермой.

Доярки опять засмеялись, и лица их обмякли, подобрели.

— Вот, девки, завклубом поговорить к нам пришел, — объявила зачем-то Нюська.

— А про чо?

— Не про семь литров?

— Ха-ха-ха. А может, невесту выбирать?

— Куда… Нужна ты ему… Небось в городе расфуфыренную оставил, — фыркнула совершенно осмелевшая в своем кругу Варламова и, приставив к голове два полусогнутых пальца, что, видимо, означало завитые кудри, прошла, мелко семеня, будто спутанная. Так должна выглядеть, по ее представлениям, городская в узкой юбке.

Доярки хохотали, довольные. В больших сапогах, на еще на смерзшихся кочках, Нюська в самом деле выглядела неуклюже и чопорно.

— А чего вправду-то хотел? — просмеявшись, спросила Ольга.

— Да так, посмотреть зашел, — уклонился я.

Было не ко времени толковать о хоре. Зато голоса послушал, что ж, подходящие голоса. Берут, правда, иногда высоковато…

— Может, молочка выпьешь? — неожиданно предложил мне тихий голос.

Я повернулся к стене дома и тут только увидел Фису. За время моего разговора с доярками, а может, и за то, когда был тут Комаров, тетка не проронила ни слова. Покрытая до бровей накидным платком, в сером брезентовом плаще поверх фуфайки, она стояла у стены молча, скрестив на животе тяжелые черные руки.

— Не, тетка Фиса, недавно ел, — соврал я.

Дождавшись, пока доярки зайдут на базы, и все также не сходя с места, она спросила:

— Ну как там мои-то? Живут как?

— Живут, хлеб жуют, — неопределенно, но весело сказал я.

— Меж собой не ругаются, не знаешь? — еще больше понизила голос тетка Фиса.

— Да нет, вроде…

— Ну и слава богу. Лишь бы уж между собой ладили, — проговорила она, отвечая каким-то своим, тревожащим ее мыслям.

После обеда я засел за сценарий вечера ко Дню Советской Армии. Взял лист ватмана, попробовал представить: здесь установим деревья, тут соорудим землянку, разожжем костер. Придут обливские фронтовики со всеми боевыми наградами. И те, кто не вернулся, должны присутствовать на этом вечере. Их портреты вывесим на стене. Пусть глаза в глаза смотрят друг другу парни сороковых и шестидесятых годов. Все, кто воевал, сядут у солдатского костра. Это и будет президиум. И никаких докладов — солдаты сами расскажут, как было…

Рядом с фронтовиками сядут молодые, и пусть они смотрят, и слушают, и понимают, какие они, наши отцы, что выдюжили такую войну, зарубцевали такие раны. И все это для нас. Чтобы жили мы светло и строго, чтоб помыслы наши были высокими, чтоб честными мы были и в работе, и в песнях, и в любви.

Я сидел в клубе над листом ватмана, думал о вечере воинов. Дверь распахнулась, и запыхавшаяся, раскрасневшаяся Даша затараторила, как она сбилась с ног, разыскивая меня: я экстренно должен идти в сельсовет.

Обливское начальство встретило меня без улыбок. Авдей Авдеевич сидел на низком, кованном железом сундуке и глядел в окно. На мое приветствие он только дрогнул голым затылком и продолжал смотреть на гнутый крест церкви. Дмитрий Павлович, напротив, внимательно оглядел меня, предварительно протерев пенсне платочком. «Ага, голубарь, вот мы тебя и застукали», — читалась мысль в этой немой сцене.