Иван Данилов - Зимний дождь

Вдруг возле автомобиля засуетились, забегали и над площадью прокатился зычный голос лысого:

— По ко-о-ням!

Через несколько минут о конниках напоминала только густая пыль, плавающая на улице, да следы от кованых сапог.

Родничковцы потянулись к своим домой. Я тоже вспомнил про кукурузу и пустился бегом, надеясь до прихода матери сделать дело. Но у моста меня остановил Мишка, оказывается, он тоже был на площади. Конопины на его лице так и светились, таким радостным я его давно не видел. Он поманил меня под мост.

— Глянь чего, — зашептал Мишка и проворно вытащил из-под рубахи новенький наган.

— Где? — только и мог спросить я.

— Там, в машине…

— Украл?

— Эк, расстроился! — осудил меня Мишка. — Последнее взял… Да у них их знаешь сколько? Сто, а может, и целая тысяча. А нам он во как нужен. Вдруг немцы придут. Или вот нынче: был бы у нас наган, мы бы этот самолет…

…Мать вечеряла. Усталая, в пыльной одежде, она нехотя жевала холодную картошку. Рядом с ней на лавке сидела тетя Маня.

— Стало быть, и баб уж забирают, — говорила она матери. — А девчонка, значит, теперь у меня будет.

— Где был-то? — не поворачивая головы, строго спросила мать.

— Военных глядел.

— Целый день, что ль, глядел? Кукурузу-то опять…

— Я сейчас, я быстро…

— Спать вон ложись. Завтра в школе какое-то собрание. Заказывали.

— Я знаю, в поле поедем работать.

— Ой боже ж ты мой! — заохала, завздыхала тетя Маня. — Какие вы работники? Слезы одни.

Уже засыпая, я услышал хрипловатый голос тети Мани.

— Вчера заходит ко мне Исай, говорит: «Давай, Машка, гривенник, крестик тебе сделаю, а то немец придет… Кто без креста, всех постреляет…»

— Сноху-то прямо на позицию послали? — спросила мать.

— Вроде нет. В госпиталь какой-то. Женьку-то обещала забрать, как устроится на новом месте. — И опять вздохнула: — О-хо-хо!

Самый большой класс, где на Новый год ставили елку, а в будние дни проводили собрания и сборы, был забит мальчишками. За партами сидели по трое, по четверо, но все равно мест не хватало. У учительского стола тихо переговаривались директор школы Аркадий Петрович и председатель колхоза Буланкин, высокий, худой, с синим шрамом на лице. Чуть в сторонке примостилась на табуретке учительница немецкого языка Мария Ивановна.

Аркадий Петрович протер носовым платком очки, что-то поискал на столе среди бумаг, но не нашел, и спокойно, даже как-то устало сказал:

— Ребята, в этом году первого сентября вы не пойдете в школу, учебный год начнется позже…

Класс оживился, все зашептались, а Колька Клок в знак одобрения выставил большой палец и прищелкнул языком.

— Позже потому, — продолжал Аркадий Петрович, — что очень близок фронт. Но мы с вами не должны сидеть и ждать, когда разобьют врага. Мы тоже обязаны помогать своей Родине.

Он хотел еще что-то сказать, но раздумал и, сняв очки, повернулся к председателю колхоза.

— Вот об этом с вами и поговорит сейчас Кузьма Платонович.

Раздались хлопки. Мы любили, когда Кузьма Платонович выступал перед нами на сборах или торжественных собраниях, он рассказывал о гражданской войне, о том, как командовал пулеметной ротой, как в боях за Роднички лишился пальцев на правой руке и получил сабельный удар в лицо. До войны Кузьма Платонович работал кладовщиком, а когда бывший председатель ушел на фронт, на его место избрали Буланкина.

Председатель одернул зеленую гимнастерку и, выпрямившись, шагнул от стола ближе к партам.

— Дорогие товарищи, учащиеся Родничковской семилетней школы, — громко и отрывисто начал он, — сегодня, восемнадцатого августа сорок второго года, враг отошел от Дона и подступил к Сталинграду. — Буланкин говорил громко и строго, будто отдавал команды. — Ваши отцы и старшие братья в эти часы героически сражаются, и они победят, — он стукнул культей по парте, и веко левого глаза, там, где синел глубокий шрам, задергалось. — Они победят, — он опять стукнул по парте, — потому что ни на одном земном шаре нет и не будет таких людей, как мы…

Вовка Волдырь, кругломордый парнишка, толкнул меня в спину и прошептал:

— А сколько земных шаров?

— И мы с вами — тоже советские люди, — продолжал Буланкин, — и будем всячески помогать фронту. Сейчас во что бы то ни стало нам нужно убрать хлеб, и в первую очередь — с оборонных полей. Скосили мы пока мало. Кто постарше, сядут на лобогрейки, а остальных поставим на ток… Одним словом, через час все, как один, в степь. Предупредите домашних и опять сюда… Сейчас вы — главная опора тыла! — закончил он и сел. Но тут же поднялся: — Да, забыл: это вам подарок от колхоза. — Левой рукой он неловко вытащил из-под учительского стола плетеную корзину и снял с нее газету. Корзина была с виноградом.

— Ура-а! — прокатилось по классу, и кое-кто даже вскочил с места.

Но Аркадий Петрович поднял руку:

— Тише. Все получите… По одной кисти… И еще вот что: с вами вместе поедет Мария Ивановна…

— Ура-а-а! — опять закричал класс.

Мария Ивановна нас еще не учила, она вела немецкий язык, а у нас его пока не было. Но мы знали, что эта учительница никого никогда не ругала, не водила к директору, всех называла на «вы». Она краснела и растерянно моргала, если кто-нибудь из учеников грубил ей. Ехать с такой учительницей в степь было одно удовольствие…

В бригаде нас с Мишкой разлучили. Его поставили погонычем быков к глухой тете Мане, они косили на лобогрейке. Мы, четвероклассники, крутили на току веялку. Это только поначалу она кажется легкой и вращать ее колесо одна забава. Но через полчаса начинает ныть в локте, потом деревенеет плечо, на ладонях пузырятся кровяные мозоли, и к вечеру уже не чувствуешь ни рук, ни спины и ничего вокруг себя не видишь, кроме мельтешащего перед глазами колеса. В сумерки, когда Марта-хохлушка поставит на длинный дощатый стол большие миски с хлебовом, ложка вываливается из рук, такими они становятся непослушными.

В первый вечер я вообще не дождался ужина. Зашел в будку, прилег на нары, и глаза тотчас слиплись. А чуть свет нас разбудил Исай Егорович, он работал на току весовщиком. Исай барабанил палкой по нарам и кричал:

— Подъем! Да что же вы не встаете? Вот помощничков бог послал…

Ребята вставали невыспавшиеся, хмурые.

— Орет, как у себя в саду, — буркнул Мишка, натягивая гремучие плащпалаточные штаны.

— Фулюган! — рыкнул на него Исай Егорович. — Тюрьма по тебе плачет…

Сели за стол, повариха Марта налила клейкого горохового супа. Пять-шесть рук потянулись к каждой чашке, наперегонки застучали ложки.

— Я тебя вчера будил, будил, — вспомнил Мишка. — И тряс тебя и водой брызгал, а ты, как убитый.

— Миша, иди за быками! — крикнула тетя Маня из дверей соседней будки. — Я сейчас приду.