Александр Кротов - Каменные часы

«Тут ничем не поможешь, если нет хозяина», — подумала она. И последнее ее слово без ее воли многократно повторилось в голове: нет, нет хозяина! Хозяина! Хозяина!

Катерина села на лавочку перед домом, а пес лег на прежнее место, положил тяжелую голову на передние лапы и закрыл глаза.

Нет хозяина! Хозяина! Хозяина!

Старая скорбно поникла и застыла в неподвижности, взгляд ее медленно и трудно прояснился. Давнее вновь опалило. Ведь на этом месте, где она сидит, когда-то на прежней улице цвела акация, и вот возле нее фашисты расстреляли пятерых молоденьких красноармейцев. Никто не решился вступиться, кроме Сутулого Ивана. И плотника тоже убили. И все видели на деревне его долгую и мучительную смерть. Как, подстреленный в живот, он упал, и враги стали добивать его ногами. Был оглушительно слышен ужасный хруст человеческих костей.

Звери!

И с открытыми, и с закрытыми глазами она всех помнила до единого. Катерина дотронулась до маленьких молний, спрятанных в кармане, и сквозь ткань ощутила неутихающее тепло, тихий огонь, исходящий от них.

Вторая молния по праву все-таки принадлежит полковнику, вдруг подумала она, и далеко не спроста он наладил колодец Аграфены и не просил ее дом, крепкий еще и могучий, только с виду негодный для жилья. Сутулый Иван ставил вдове бесплатно этот сруб, и всем миром ему помогали.

Собака подошла к лавочке и легла у ног Катерины. Камешки растопились в глазах пса, и старая заметила эту перемену, вытащила из своих белых волос стальной гребень и принялась разравнивать свалявшуюся на боках овчарки шерсть.

Неужели пес чувствовал и отличал людей, не забывших о войне?

Конечно, не только такие глупости иногда приходят в голову, и все же среди новых людей на деревне лишь она да полковник с серебристыми глазами пережили, перестрадали войну, не умели и не могли ничего забыть, каждый в одиночку нес свое бремя, доверяясь своей памяти и не умершим в сознании близким, родным, знакомым, товарищам.

Жаль, что так долго не возвращается на деревню полковник. Был на глазах — такой тяги не открылось: слишком занят был собой бронзоволицый полковник, но вот захотелось нестерпимо поделиться наконец с родной душой и услышать в ответ живое, значительное слово, исполненное мрака и света.

Не напрасно ли она живет столько лет?

Только Аграфена, ее зеленоглазые дети и все ушедшие в мертвый огонь могли бы ответить на этот вопрос. Но они молчат со времен минувшей войны, и нельзя с ними разговаривать из сегодняшнего мира.

Бесполезно.

Огромный остров войны имеет свое пространство и стихию, как воздух, вода, земля. Иное пространство и время уже не могут вторгнуться туда и что-то изменить.

Не надо полагать, что она так думает, ибо давно спятила. Нет, в ней живет война и люди войны. И гады ее, и чудовища, и светлоокие богатыри, одолевшие полчища нетопырей в человеческом облике.

С войны она знает: не всякий с виду человек есть на самом деле человек. И по глазам его не всегда видно, но только по делам его. Нетопырю ничего не стоит ломать кости живому человеку, терзать его до тех пор, пока сломленный духом не станет способен на предательство и бешеные убийства и не превратит бывшего человека в животное. В зверя!

Звери делают из людей зверей.

Холодеет сердце от таких мыслей.

Не дрожит оно, не слабеет от испуга и животного страха, а твердеет и превращается в каменные часы. С той поры они отсчитывают мгновения и вечность в ее груди.

Катерина расчесала шерсть собаке и поднялась.

Сумерки уже наплывали из леса, небо сделалось плоским и хмурым. И скоро всюду упадет роса. К ночи она полна тьмы, близящихся холодов и той особой тишины, которую нельзя услышать, как и под водой разговор рыб.

Старая тронула губами букет георгинов. В детстве она не слышала запаха от этих цветов, но сейчас, когда ее чувства во много крат обострились и стала по-иному восприниматься природа, Катерина ощутила едва уловимый аромат маковых зерен и дух свежевспаханного поля, открывшего свои недра воздуху и свету.

Люба услышала взрыв и вздрогнула.

— Наверное, это браконьеры глушат динамитом рыбу, — сказал сын, беспечно отмахиваясь веточкой от комаров.

— Вряд ли, — возразил Дягилев, помогавший дочери сложить костер. Он выпрямился и посмотрел на водную лагуну, усеянную разноцветными парусами яхт и рыбачьими лодками. — Вряд ли, — повторил он и продолжал: — Скорее всего начали готовить к эксплуатации карьер рядом с автобусной остановкой. Строителям нужен гравий и щебенка. Помните, когда мы ехали сюда, многие об этом спрашивали у кондукторши. И она отвечала, что буквально на днях будут разрабатывать карьер, потому что из города приехал какой-то Слабневич, и теперь дело уж сдвинется.

Очевидно, этот Слабневич и начал действовать. А тебе, Андрей, пока не надо читать книгу о браконьерах. Ты уж готов выслеживать каждого человека, который появляется у воды с удочкой или просто с котелком, чтобы сварить чай.

— Это, правда, был взрыв? — спросила Валя, поджигая хворост. — Я услышала очень сильный хлопок, и потом чуть дрогнула земля.

Тоненько закурился над костром дымок, загудело, раздуваемое ветром, пламя в наломанных валежинах, сложенных игрушечным колодцем.

— Да, это был, судя по всему, настоящий взрыв, — ответил Дягилев, помогая дочери навесить на тонкую прокопченную лесину котелки с водой.

— Я никогда не видел, какие бывают взрывы, — сказал тихим голосом, полным отчаянной безнадежности, Андрей.

— После ужина можем посмотреть, как строят карьер, — усмехнулся Дягилев, и мальчик просиял, оглянулся на мать счастливыми глазами. И Люба тоже вся осветилась, так она любила сына, сочувствовала всегда ему и разделяла с ним вместе его радости и огорчения.

Моторная лодка стремительно прошла рядом с берегом, оставляя за собой пенный след. На легкой волне она выпрыгивала из воды и мгновеньями летела по воздуху, вновь касалась воды и отталкивалась от нее желтым пластмассовым днищем и лопастями моторчика, гудевшего с надрывом. И создалось впечатление, что лодка не скользит по поверхности водохранилища, а скачет, и скольжения не получается из-за чрезмерного желания рулевого двигаться как можно скорей.

«Чуть-чуть надо ослабить силу мотора — и скорость возрастет, — подумал Дягилев, — ведь речной винт на воздухе работает вхолостую».

Лодка скрылась за высоким береговым выступом, и напоминало уже о ней только угасающее шмелиное гудение да розовый, дымчатый след в обеспокоенной воде.

Дягилев всмотрелся в него и понял, что вода отражала небо, на котором теснились неподвижные, просто удивительной красоты розовые облака.

Конечно. Да, конечно, их окрашивало так солнце — далеко в глубине неба перемешивались его лучи и ветра, и этот свет сейчас пронизывал облака и предсказывал погоду на завтра.