Александр Кротов - Каменные часы

— Это контузия, кровь восстановится — и все пройдет, — сказал сержант, — врачи быстрее его вылечат на Большой земле.

— Командир только километра за два отсюда потерял сознание, — заметил сестре Вася, — очень упрямый человек, сам шел.

— Петр Алексеевич, — Костя тронул Дягилева, — пора нам уходить.

Летчик не шевельнулся.

— Раненому нужен покой, — сказала Катерина.

— Да, — согласился Костя, — нужен покой, если бы не было войны. Сюда сегодня же нагрянут полицаи. И что тогда?

— Ничего. Они не найдут вашего товарища, — Катерина завернула в чистую холстину кусок сала и уложила его в мешок, отрезала от краюхи половину хлеба, тоже спрятала. Оторвала зубами суровую нитку, вдела в иголку и принялась пришивать веревочные лямки к мешку.

— Здесь не найдут, — сказал Вася, — а в дороге командир может умереть, — парнишка был готов уже в путь, оставалось надеть заплечный мешок, который ладила сестра. — Поправится и уйдет в партизаны, — добавил Вася. Он просто решал все жизненные вопросы. Ему не терпелось шагнуть за порог.

Беспомощное состояние Дягилева сильно смущало сержанта. В то же время Костя за два прошедших дня буквально сердцем прикипел к командиру, который, будучи тяжело раненным, посадил самолет и спас его от бессмысленной смерти.

«И все-таки правильно говорит Катерина», — подумал Костя, тронув летчика за руку. И опять никак не отреагировал Дягилев. Следовало решать. Часы уже показывали пять утра. Как минута мелькнули полчаса.

— Петр Алексеевич, — позвал Костя и вздохнул.

Странное дело, он почувствовал, что ему трудно находиться в этой избе, все время приходится быть настороже — ведь в любое мгновение могли заявиться гитлеровцы с собаками и полицаи. Он не боялся этой встречи, скоротечного боя и своей гибели, но девушка и раненый, оглохший командир тут при чем?

Уйти, как можно скорее уйти хотелось сержанту.

Он сидел на краешке постели летчика, и не хватало духу уйти, не попрощавшись и не посмотрев командиру напоследок в глаза. Словно за два дня была прожита одна жизнь и начиналась другая, а Дягилев оставался в прежней жизни, полной тревожной неясности.

Брать ли с собой документы командира?

Костя взял планшетку, сел к столу и написал записку. Вася уже надел мешок и, закинув винтовку за спину, ждал. Стрелок сунул записку в планшетку и передал ее Катерине вместе с документами. Подошел к Дягилеву и поцеловал его в небритую щеку. Затем подал руку Катерине. На глазах ее блеснули слезы. Она быстро смахнула их и отвернулась. Вася открыл дверь, и они вышли.

Влажная пыль сеялась во дворе, тускло лоснились антрацитом кострища сгоревших домин, уцелевшие печные трубы.

Когда летчик Дягилев поправился, студеные метели уже намели метровые сугробы, и казалось, небо покрылось льдом, там тоже сверкала и дымилась день за днем поземка.

Петр Алексеевич зарос бородой, волосы достигли плеч, закрыли на затылке розовый длинный шрам. Всю тяжелую работу по дому теперь делал он: носил воду, пилил и колол дрова, чистил двор от снега.

Он ходил как бы украдкой, весь настороже от утомительной спокойной тишины — не мог привыкнуть к глухоте.

Задумается и начинает слышать. Прислушается — будто уши крепко заложило водой, хочется немедленно освободиться от ее тяжести, хочется кричать от тягостного и назойливого ощущения.

Дягилев, как старик, научился сидеть на завалинке и смотреть окрест. Чудесные он видел картины, умел уже различать множество запахов, едва уловимые движения ветра.

Бывал ветер и сладкий, и горький. А то заклубится, примется скакать в вершинах деревьев живым существом, тревожа морозную хвою и помогая летать белкам.

…Дягилев сидел на завалинке и не почувствовал, как за его спиной к дому подкатил автоматчик на лыжах, за ним — второй, третий… Собака вынеслась на него сзади с хриплым, остервенелым лаем, а Петр Алексеевич наблюдал на горизонте движущуюся точку.

Самолет. Транспорт или бомбардировщик? Несколько дней назад Дягилев с Катериной готовил костры, чтобы обозначить место приемки груза с Большой земли. Сегодня к вечеру Катерина должна их запалить и уже ушла на болото.

Собака сбила наземь Петра Алексеевича и порвала щеку.

Кровь залила глаза. Дягилев руками закрыл лицо и резко коленями перебросил через себя тяжелого зверя. Он был уверен: напал на него волк, отбившийся от стаи. Вскочил на ноги и чуть нагнулся вперед, готовясь к схватке.

И увидел гитлеровцев.

И еще две овчарки бросились на Дягилева. Свалили, принялись терзать. Он убил одну, задушил окровавленными, искусанными пальцами. Встал, как медведь, грозно покачиваясь, пошел к порогу, волоча на себе вцепившихся насмерть собак.

Он не слышал, что орал перед ним с пеной у рта фашист. Удар сзади по голове оглушил его. Дягилев медленно осел в снег. Упал на бок.

Он очнулся уже в комнате на полу близ горячей печи. Словно огнем опалило голову и плечи. Окатили, сволочи, ледяной водой.

Не открыл сразу глаза. И еще раз окатили. Дягилев пошевелился. Его подхватили под мышки, поволокли к лавке, посадили.

Здорово. Прямо ловко все получается.

Откуда вдруг и внезапно возникла эта нечисть? Осторожно, ничего не чувствующими пальцами Дягилев потрогал щеку, заметил, что ладонь превратилась в распухшую синюю лепешку.

Здорово. Совсем дело дрянь. В комнате — гитлеровцы. Рвануть бы их всех миной, что спрятана в укромном уголке погреба. Сам он ее сработал недавно для тяжелого военного состава специального назначения.

И жизни не жалко, чтобы эта свора вознеслась к праотцам!

Дягилев скрипнул зубами (раньше об этом надо было думать) и твердо взглянул перед собой.

У стола стоял высокий, длинноногий офицер и, выпучив плошками глаза, что-то кричал. Очевидно, ему кричал, размахивая пистолетом.

Явно угрожал ему офицер.

А Дягилев не слышал, что верещал фриц. В голове у него загудело, словно рядом разорвался снаряд, бешено прилила кровь к вискам — он с трудом сдержался, чтобы не броситься вперед.

Нельзя было бессмысленно умирать.

— Я ничего не слышу, — сказал Дягилев.

Он повторил это раз десять с настойчивостью и упорством человека, бесчувственного и равнодушного к окружающему миру. Он глухо говорил, наклонив голову, глядя исподлобья, и кровь кипела в его жилах, сообщая окаменевшим мышцам неимоверную силу. Тело его, он слышал, звенело, как натянутая тетива.

Дягилев бормотал как помешанный и искоса смотрел в окно. Именно с этой стороны должен был прилететь самолет и вернуться Катерина. Фигура часового маячила за стеклом и мешала увидеть необходимую даль.

— Я ничего не слышу…

Офицер поднял пистолет и прицелился ему прямо в лицо. Дягилев почувствовал запах сгоревшего пороха.