Игорь Муратов - Окна, открытые настежь

— А Юлик, тот Юлик Турбай, которому ты объяснял что-то на чертеже? Он бросится за тебя в огонь и воду… Что же тогда говорить о девчатах?

— Еще слово на эту тему, и я перехожу в контратаку.

— Я абсолютно спокойна. Моя незаметная внешность спасет меня от подобных атак.

— Ты уверена? Так знай: этот самый Юлик Турбай при двух свидетелях заявил, что за всю свою жизнь (а прожил он на свете целых девятнадцать лет!) не видел таких глаз, как у тебя.

— Э-э! Если уж начинают говорить комплименты по адресу отдельных деталей…

— Глаза — это не деталь. Это ключ к человеку! Знаешь, какие у тебя глаза, когда ты слушаешь своих кружковцев?

— Знаю. Испуганные.

— Немножко есть. Но это не главное. Они трогательно нежны и с примесью чувства ответственности. Как у положительной героини из фильма производства Киевской киностудии.

— Ты не можешь без шпильки. А я и уши развесила!

Дома их ждала записка Миколы Саввича. Там было несколько слов: «Дорогие потомки! Вы, конечно, забыли, что обещали со мной пообедать. Но дело не в этом. Два раза приходил мастер, с которым я договорился о двери, а вы до сих пор не дали высокой санкции — пробивать ее или нет. Он еще заглянет на той неделе. Так что сообщите свои соображения, хотя бы по телефону. Виталик! Я вспомнил, что ты будешь готовиться к диспуту о Человеке Будущего или что-то в этом духе, и передаю тебе один фантастический роман западногерманского автора…»

— Какой роман? — спросил Виталий у тещи.

— Я и забыла! — спохватилась Катерина Марковна. И принесла из другой комнаты книжку карманного формата в яркой глянцевитой суперобложке. — Хотела посмотреть, о чем здесь, а это по-немецки…

— «So wird kommen», — прочитал заголовок Виталий. — «Так будет». А еще лучше: «Это придет», — перевел он.

— А ты откуда знаешь немецкий? — подозрительно спросила тетя Лиза.

— Я и по-французски могу, — улыбнулся Виталий. — И немного по-английски…

— Ого!

— Это еще не «ого». Отец и эти языки знает (кстати, гораздо лучше, чем я!) и славянские: польский, чешский, болгарский.

— Надо же иметь такую голову! — удивилась тетя Лиза.

— «…Сочинение, конечно, в их духе, — прочитал дальше Виталий в записке отца. — Продукт современной боннской истерии, порожденной реваншистским психозом. Но именно эта человеконенавистническая линия может пригодиться, как яркий контраст…»

Виталий читал и тут же переводил Жене с немецкого. С первых строк он усомнился в правильности отцовского определения. Пока что ничего человеконенавистнического в романе не было.

Умные, счастливые люди счастливо жили на цветущей Земле. И, что главное, об этом было интересно написано. Виталий терпеть не мог научно-фантастических романов. А особенно тех, где авторы претендовали на дотошное «бытовое» изображение будущего. Большей частью в таких опусах читателю предлагали популярные сведения о кибернетике и астронавтике, а человек с его внутренним миром оставался в тени. Все эти однообразные фотонные ракеты, марсианские каналы и дома из синтетического стекла наводили на Виталия тоску. Он ловко пародировал подобные романы: «Иксо-Игрек нахмурил выпуклый лоб и обратился к своей возлюбленной Альфа-Омеге: «Обедать, кисонька, придется только на Сатурне». Это был его коронный номер на школьных вечерах.

Не удивительно, что, начав читать главу, которая называлась «Через тысячу лет», Виталий иронически улыбнулся. Но чем дальше он читал, тем больше убеждался, что роман пока не дает оснований для иронии. Живые люди с живыми характерами были в центре вполне вероятных событий. Техника будущего представляла собой лишь необходимый фон, без претензии на точные прогнозы.

Окрасив некоторые фантастические описания юмором, автор постепенно знакомил читателя с высокогуманным и высококультурным обществом, которое счастливо жило без расовой вражды и социальной несправедливости.

Роман начинался с героического наступления микробиологов на опасных бацилл, занесенных с океанского дна вместе с глубинными водорослями, которыми люди научились кормить скот. Эта завязка не помешала автору показать своих героев не только творцами, но и людьми высокого такта и мудрых мыслей.

Пробил первый час ночи. Виталий вопросительно взглянул на Женю. Она умоляюще сложила руки:

— Еще немножко!

И вдруг автор безжалостно разрушил созданный им такой привлекательный мир и подверг героев страшному, неожиданному испытанию.

В Совете Мудрых, управлявших Землей, стало известно: одной из планет угрожает неминуемая гибель. По каким-то таинственным причинам она сошла с из-вечной орбиты и катастрофически быстро приближалась к своему Солнцу. Температура с каждым годом возрастала, становилась невыносимой. Космонавтам Земли удалось навестить обреченных на гибель соседей. Вернувшись, они доложили об этом Совету Мудрых. Единственным спасением было немедленно начать транспортировку несчастных в специальных ракетах на Землю.

Гениальный ученый, президент Совета Мудрых, предложил провести всенародный плебисцит. Для того, чтобы спасти соседей, надо было сразу же строго ограничить на Земле норму продовольствия, южную половину планеты подготовить для будущих переселенцев, а людям потесниться — перейти всем в северное полушарие: организм переселенцев не выдерживал холода. Все это требовало надолго приостановить производство всего, что не было элементарной основой жизни, отдать все силы и ресурсы на строительство дополнительных ракетодромов и транспортных спасательных ракет. Около двадцати пяти лет должна была продолжаться эта грандиозная космическая эвакуация. Все было выверено, подсчитано учеными, и оставалось только провести плебисцит. Вот здесь и поднялась оппозиция.

Из тьмы забытых столетий, из глубины пещерного прошлого в людские сердца, по воле автора, возвращался отвратительный страх за свое. «Как это можно, — спрашивали у президента несогласные, — рисковать нашим установившимся благополучием, многовековой культурой, непревзойденной гармонией во имя чего бы то ни было, пусть даже во имя благородства? Разве для того отдавали наши предки жизнь борьбе за счастье потомков, чтобы эти потомки поступились своими законными выгодами?»

И хоть президент и его сторонники страстно доказывали, что признаком человеческого счастья является прежде всего высокая гуманность, несогласные смеялись над ними и вместе с воззванием президента опубликовали свое. Они вышли на улицы с флагами, с фанфарами, и бравурные их марши, разудалые песни очень напоминали, пишет автор, «Deutschland, Deutschland über alles!» [4] «Германия, Германия — превыше всего!» — слова из шовинистской немецкой песни. .