Игорь Муратов - Окна, открытые настежь

Волобуев был точен. Ровно в два он уже прогуливался возле дверей «Интуриста». В «Динамо» было бы лучше, но Крамаренко не пойдет: там работает его дочь. «Ну и тип! — думал о нем Волобуев. — Сам же напросился на свидание, да еще опаздывает».

Минуло еще полчаса. Волобуев стал ругать себя. На кой черт он связался с этим монстром? С этим широкоштанным убожеством? Срам смотреть: костюм дорогой, ленинградское трико, а фасон? А галстук? А шляпа? Карикатура, достойная карандаша Кукрыниксов! Наверно, он и сегодня явится в своих мокроступах, как в прошлый раз. Стариковские боты и велюровая шляпа — гениальное сочетание!

Да и слушать этого Крамаренко все равно что глотать сонные пилюли. Скулит, скулит, жалуется на судьбу, обвиняет всех, а сам ведь и виноват, дурила. Сколько раз намекал Волобуев: «У тебя же золото в руках — шифер, доски, шлакоблоки. Куда ни посмотри — дефицит. Не хочешь сам побеспокоиться — организуй, поручи, сделай через третьих лиц. И тебе и людям перепадет». Так нет же. Хоть бы какие-нибудь принципы были, а то просто так, трус. Еще и жалуется на судьбу: скидки ему за честность не дали, когда проштрафился. Ну и троглодит! Думал, по головке его погладят за угробленный элеватор. Думал, что его честность потрясет кого-нибудь в высших инстанциях. Он, видите ли, не крал! Разве это аргумент для руководящих товарищей? Официально так и должно быть, чтобы никто нигде ничего не крал. А неофициально — надо сначала украсть, а потом бить себя в грудь. Тогда будут думать, что тебя перевоспитали.

Волобуев посмотрел на часы. «Хорош приятель! Жену ему бесплатно лечи, в ресторане плати за него — и все на том лишь основании, что они еще парнями когда-то озорничали на Заставе». Но в глубине души Волобуев знает, что есть для их общения и другие причины.

За одно то, что этот неудачник зеленеет от зависти, видя, как Волобуев сорит своими нечестно добытыми, но «философски оправданными» деньгами, можно иной раз и угостить Омеляна.

Наконец Крамаренко явился. Вот они уже за столиком. В полутемном зале «Интуриста» не по-ресторанному тихо. Днем здесь обедают главным образом командировочные. Они почти не заказывают спиртного и выбирают блюда не из порционного меню в кожаной обложке, а из узенького листка, где, как правило, предлагается овощной суп и биточки.

Крамаренко среди дневных клиентов не выделяется своим немодным костюмом, а Волобуев, весь выдержанный в стиле модерн, наоборот, привлекает общее пристальное внимание. Подходит улыбающийся официант. Он надеется на солидный заказ. И потому на его лице подчеркнутая предупредительность.

Волобуев поморщился. Вечером здесь лучше. Плохонький джаз, а все-таки музыка. И Крамаренко здесь больше нравилось вечером. За соседним столиком сидели стиляги в своих клоунских пиджаках. На них можно было смотреть бесплатно, как на «рыжих» в цирке. И вообще, здесь вечером все не такое, как днем: и джаз, и стиляги, и хихикающие девочки с наклеенными ресницами.

Около Крамаренко была сплошная зеркальная стена, и ему показалось: в соседнем, призрачном зале пьют, едят, расплачиваются с официантами двойники тех, кто сидит в этом зале. Вот и двойник Крамаренко поиграл вилкой, постучал ею от нечего делать по ножу, потер ладонью нечисто выбритую, сизую щеку и уставился на него стеклянными глазами. «Тьфу, какая морда!» — Крамаренко демонстративно повернулся спиной к зеркалу.

— Говорят, до революции купцы в ресторанах зеркала бутылками разбивали, — обратился он к Волобуеву. — Хамство, конечно. А что-то в этом было…

— Бешеные деньги, вот что было, — желчно ответил Волобуев.

Крамаренко одну за другой выпил три стопки, к закуске не прикоснулся. Водка ударила в голову, и Крамаренко сник. Ему стало жаль себя, захотелось чьей-нибудь поддержки.

— Ты мне скажи, — дернул он Волобуева за рукав, когда тот подносил ко рту сардинку. Сардинка упала на борт пиджака и оставила жирное пятно.

— Что у тебя за привычка? Можно было бы и без рук.

— Нет, ты мне растолкуй, — гнул свое Крамаренко. — Есть благодарность на свете? Я свое исполнил? Исполнил. Детей на ноги поставил? Поставил. — Хотелось добавить: «и своих и чужих». Но и у пьяного Крамаренко язык не повернулся выдать семейную тайну. — Двух дочек замуж отдал. Паскудника Бориса женил. Больную жену лечу. А что мне за это? Кстати, — дохнул он сивухой Волобуеву в нос, — ты мне прямо скажи: что такое у Катри? Почему не спит, задыхается, похудела?

— Нервы, — неохотно ответил Волобуев.

— А может, другое что-нибудь?

— Могу устроить ее без очереди в онкологический к рентгенологу.

— Боюсь, что не пойдет. За всю жизнь ни одного анализа не сделала.

— Что ж, она права. Анализы, к сожалению, не лечат.

Они помолчали и выпили еще по одной.

— Думаю все-таки, что это у нее нервы, — разглядывая дно пустой рюмки, сказал Волобуев. — Очень расшатана нервная система. Есть даже признаки психодепрессии. Красивая была девушка когда-то, — вздохнул он и, покосившись на Крамаренко, подумал: «Скорее можно решить проблему рака, чем понять, как могла Катря выйти замуж за эту рыжую обезьяну».

— Может, ей нужны какие-нибудь капли или порошки? — спросил Крамаренко.

— Покой, абсолютный душевный покой, вот что ей в первую очередь нужно. Ничем не беспокоить. Если можно, изолировать от неприятных переживаний. Вот ты дачу собирался, кажется, строить? Это просто необходимо для Катри.

— Боюсь, что прозевал я, — вздохнул Крамаренко, — знаешь, как сейчас трудно с участками? А у меня ведь городская квартира.

— Квартиру горсовету пообещай, а там видно будет, — посоветовал Волобуев. — Построй что-нибудь солидненькое, но пусть в глаза не бросается. Без веранд, без соляриев.

— Со строительными материалами туго. Не потяну я, — возразил Крамаренко.

— Оформляйся-ка ты, брат, на работу, — сказал Волобуев, — на месте сориентируешься. Элеваторы, между прочим, не из воздуха строятся. Или ты, может, собираешься на складе в общей очереди стоять? Современность, мой друг, дуралеев не терпит.

— Зато ни одна сволочь не скажет…

— Что ты нечестный? — захохотал Волобуев. — Честность! Подумаешь, достижение какое! Ее, Омелечка, давно пора выставить в музее. И табличку прикрепить: «Уникальный экспонат времен Ноя».

— Страшно, Волобуев, — покачал головой Крамаренко, — принудительного воспитания боюсь.

— Как хочешь, — зевнул Волобуев, — но если не начнешь строиться, ничего в долг не проси.

— А какая тут связь, — удивился Крамаренко, — и откуда ты знаешь, что я собираюсь в долг у тебя просить?