Илья Зверев - Защитник Седов

К чести Ильи Зверева надо сказать, что он не особенно обольщался насчет истинной ценности своего раннего литературного успеха. Все мы что-то писали, давали друг другу прочесть только что сочиненное, обсуждали, спорили. Он, хоть и объяснял свой приход в наш институт тоской по литературной среде, в этой нашей так называемой творческойжизни почти не участвовал. Когда его просили дать почитать что-нибудь из его новых вещей, он с комическим ужасом восклицал: «Только не это!» Он не скрывал, что стыдится опубликованных произведений, хотя и маскировал стыдливость напускной беспечностью. Со смехом рассказывал, что какой-то ведущий критик, перечисляя писателей, работавших в разных жанрах и сферах литературы, отнес его (вместе с Анатолием Аграновским) к категории «певцов светлых сторон нашей жизни».

Мы привыкли к этой его позе, принимали ее за чистую монету. Лишь много позже я догадался, что за этой бравадой скрывалась истинная боль.

Есть у Ильи Зверева небольшой рассказ, в котором с убийственной сатирической беспощадностью изображен молодой журналист, преуспевающий и поначалу очень довольный собой. Называется он «Рассказ бывшего щенка».

Вот как этот «бывший щенок» вспоминает о своем первом газетном дебюте:

«Утром соседка Лидочка, всегда презиравшая меня за толсто завязанный галстук и китайские штаны, вдруг сказала с почтением:

— Вот, Юра, как вас напечатали, прямо на первой странице. — И посмотрела на меня долгим взглядом…

На редакционной летучке Ст. Распутин кисло сказал:

— Ну вот, у нас прорезался еще один певец светлых сторон.

Но я был не только певец! Я был, как мне представлялось, и носитель новых веяний, свежих мыслей (которые, впрочем, сводились к тому, чтобы не писать больше „встав на предмайскую трудовую вахту“ и „с небывалым трудовым подъемом“, а писать это как-нибудь иначе)…

Я был бунтующий и непонятый, но тем не менее жизнь моя была легкая и развеселая…

Это было сущее блаженство — сказать замордованной сводками сельской телефонистке: „Соедините вне очереди, это корреспондент“. Двадцатитрехлетнему человеку в китайских брюках (ценой в пятьдесят рублей старыми деньгами) было сладко заставить зычного, державной осанки директора бросить все дела. Директор вызывал для меня все заводское начальство и говорил: „Подберите товарищу все цифры по валу и номенклатуре“. Но цифры мне не требовались, мне нужны были новаторы, передовики, и директор, беззвучно проклиная меня, звонил в завком:

— Иван Поликарпович, тут у меня товарищ из редакции. Как считаешь, кого бы нам показать?..»

Дальнейшее развитие сюжета и в особенности его развязка неопровержимо свидетельствуют, что о своих былых журналистских «подвигах» бывший щенок вспоминает не только с насмешкой, но и с мучительным стыдом.

Фраза о «певцах светлых сторон», произнесенная на летучке по адресу героя, дает основания предполагать, что рассказ автобиографический, что «бывший щенок» не кто иной, как сам Зверев. Но это, разумеется, не так. Перед нами не автопортрет, а довольно злая карикатура. Но автобиографический характер этого разоблачающего шаржа все же не вызывает сомнений. Это, так сказать, автошарж.

Маркс говорил, что человечество смеясьрасстается со своим прошлым. Очевидно, не только человечество, но и человек тоже.

Когда настали новые времена (смерть Сталина, «оттепель», XX съезд), почти все «певцы светлых сторон» сошли со сцены, а вскоре канули в небытие. Одни оказались прочно забыты — сегодня мало кому известны их имена. Имена других превратились в сатирические символы, в отрицательные примеры.

Лишь немногие из них сумели «перестроиться». Я взял это слово в кавычки, потому что выражение «сумели перестроиться», понятое буквально, может быть истолковано как умение приспособиться, примениться к новым обстоятельствам. Правильнее было бы сказать, что лишь немногие в этих новых условиях сумели по-настоящему обрести себя.

Илья Зверев был в числе этих немногих.

Ему это удалось, потому что его (как и другого «певца светлых сторон», выросшего впоследствии в одного из самых замечательных наших публицистов, — Анатолия Аграновского) новые времена не застали врасплох. Это значит, что и раньше, при Сталине, общественную и политическую атмосферу, царившую в стране, он инстинктивно, а может быть, даже и вполне осознанно воспринимал как уродливую, ненормальную, искажающую человека и все естественные человеческие отношения.

Тем не менее «перестроиться» было совсем не просто. Ведь у него к тому времени уже выработались какие-то свои приемы, свои творческие навыки. Как он сам выразился однажды по этому поводу в одном откровенном разговоре, приходилось реконструировать свой самолет в полете.

О том, в какой мере это ему удалось, пожалуй, красноречивее всего свидетельствует рассказ «Защитник Седов», один из лучших его рассказов.

Сюжет рассказа предельно прост. Дело происходит где-то в середине 30-х годов. Скорее всего в том самом, который дал имя целой эпохе, — 37-м. В десять часов вечера в квартире московского адвоката Седова зазвонил звонок. Поборов естественный страх, адвокат открыл дверь. На пороге стояли три женщины. У адвоката отлегло от сердца. Но дело оказалось скверное. Четыре человека приговорены к расстрелу. Приговор вот-вот будет приведен в исполнение. Вся надежда только на него, на Седова.

Вмешиваться в такие дела в ту пору было совершеннейшим безумием. Но Седов вмешался. И выиграл дело. Все четверо обвиняемых были оправданы.

Каждого, кто хоть немного представляет себе описываемые времена, история эта не может не поразить своим откровенным неправдоподобием. Начать с того, что такие дела крайне редко слушались в суде. Для них существовали тройки, ОСО (Особое совещание). Приговор выносился за полторы минуты и обжалованию не подлежал. А тут — суд, с адвокатом, народными заседателями и прочими реликтами давно упраздненных правовых институтов.

Такие случаи, положим, бывали. Но что в этих обстоятельствах мог поделать адвокат, даже если он был человеком исключительной порядочности и отчаянной храбрости? В самом лучшем случае — произнести пылкую речь, в которой подробно говорилось бы о том, каким омерзением наполняют его душу чудовищные злодеяния его подзащитного. А в заключение робко намекнуть, что он все же надеется на милосердие и гуманность сурового пролетарского суда.

Поведение адвоката Седова в рассказе Ильи Зверева, а главное, одержанная им победа — все это кажется красивой сказкой. Вместо кровавого кошмара нам преподносят что-то вроде святочного рассказа…

На самом деле, однако, история, рассказанная Зверевым, ужасна. И страшный механизм созданной Сталиным карательной машины раскрыт в этой «благополучной» истории с куда большей разоблачительной силой, чем если бы у нее был другой, не столь «благополучный» финал.