Магдалина Дальцева - Хорошие знакомые

— Дайте-ка нитроглицерин, — сказал он Клюеву. — На тумбочке, около лампы.

Старик разыскал.

— Болит? Может, подушечки поправить?

Ключевой высыпал на ладонь три крупинки и слизнул. Руку отпустило, но сейчас же железными тисками зажало затылок.

— Сильно болит? — спросил Клюев.

— Не сильно. Тоскливо. Придется повторить. Наливайте, нечего делать, расширим сосуды…

— Ох, смело вы действуете, чересчур смело, — приговаривал садовод, разливая коньяк по рюмкам, — организм не учреждение, приказу не подчиняется. К здоровью тоже нужен подход…

Ключевой выпил, не стал закусывать. Голове полегчало. Лежа на спине, он с любопытством наблюдал, как готовит себе Клюев странный бутерброд: на хлеб — колбасу, на колбасу — лимон, да еще перцем посыпает…

— И что же, нашли вы подход к своему организму? — прищурившись, спросил он садовода.

После третьей рюмки Клюев заметно оживился. Придвинул стул к кровати, похлопал папиросой по спичечной коробке, но закурить не решился.

— Нет надобности, — сказал он и потуже затянул узел галстука. — Никогда не болею, только зубами мучаюсь. А от нудной боли можно отвлечься. В карты ухожу играть. Если же ночью схватит, стараюсь вспоминать отрадные явления.

— Приходилось наблюдать?

— Даже переживать приходилось. Была у меня счастливая пора в жизни. Краткий отрезок, но был.

— Лесничим в пустыне?

— Что вы! Там морока, от одной отчетности глаза на лоб лезут. Это в Ашхабаде было, после Баку. В Баку я не прижился, столько злоключений, в год не перескажешь. А в Ашхабаде познакомили меня с одним садовником. Он у самого вице-губернатора служил. Взял меня к себе в помощники, а Машу в судомойки определил. Очень понравился я ему. Повез на генеральскую дачу в Фирюзу. В те годы в Ашхабаде на простую работу русского человека с огнем ищи, разве что солдаты. Генерал отправил меня на курсы садоводов. Курс проходили шесть месяцев. Дипломов тогда не давали, а все рекомендации. Вернулся я с рекомендацией, смотрю, а Маша уже кур развела и сторожку нам дали. Такая роскошь! В доме свои порядки: как, говорится, у всякого барона своя фантазия. Генерал высокий, сухощавый, из немцев. И терпеть не мог, чтобы два раза с ним здоровались. Увидишь с утра, говори: «Здравствуйте, барин». Второй раз поздороваешься — не дай бог! Уволит и объяснять не станет, за что.

— Без завкома обходился?

— Шутите? Значит, полегчало. Значит, вам спиртное на пользу. Может, продолжим?

— Не откажусь. — Ключевой подставил садоводу рюмку, отполовинил и снова прилег. — Ну, давайте дальше про барона.

— И дальше все шло, как в волшебной сказке. Каждый день в доме гости — весь офицерский корпус. Кухаркам, не поверите, ужин на сорок уток заказывали! Сам-то в годах, а жена молодая и очень любила в карты играть. Всегда в кружевных платьях, тело светится розовое, как телятина. А уже империалистическая началась. Его-то забрали не сразу, но, как пошел на фронт, всем услужающим в доме по четвертному отвалил. Двадцать пять целковых! Ведь это какие деньжищи были!

Ключевой повернулся лицом в угол. Голова неприятно кружилась. Больше пить не следует. Ослабел, а может, и закуска не та… Светлый круг от изогнутой лампы, как припечатанный, застыл на стене. Душно. Голос Клюева тенористый и тихий, будто сжигает весь кислород. Холуй. Законченный холуй. И откровенность его какая-то фамильярная. С чего это он? Глуп? Напился? Единомышленником считает? Но память! Каждую мелочь помнит, а врет. Брешет! Все было иначе: и вице-губернатор, и Ольга. Все иначе.

— …а после отъезда и вовсе табунами стали ходить. И военные, и штатские, и из губернского управления… — перечислял Клюев и вдруг хихикнул. — Ну и я один раз под утро…

— О счастливой полосе я представление составил, — перебил Ключевой, — давайте самую мрачную. Для полноты картины.

Садовод опешил. Передвинул рюмки подальше от края тумбочки, поглядел на Ключевого — не рассердился ли?

— Это сразу не выберешь, — сказал он, — ассортимент богатый. На любом этапе свои удары судьбы. Во всякое время, не спросясь, харей в грязь.

— С облаков на землю?

— И это бывало.

Клюев приподнял рукав, посмотрел на часы, сокрушенно покачал головой.

— Наскучил я вам. Жизнь-то длинная. Покуда до смысла доберешься, и коньяк кончится.

— Ничего, ничего, добирайтесь. Я свою половинку тоже допью.

На этот раз Клюев не стал возиться с закуской, только крепко вытер губы носовым платком и заговорил таинственно и оживленно:

— Если хотите знать, самое обидное крушение произошло у меня не так давно. После Красноводска. Я когда уволился, меня академик Пластунов заарканил. Пригласил проводником район Балхана обследовать. На договорных началах. Солидный человек, не намного моложе меня, грузный, а подвижной. Специальность не моя — археолог. Но зато я местность хорошо знал. Это все не к делу, как мы там путешествовали. А главное, что заехали мы однажды под вечер в кочевой аул. Входим в кибитку — на ковре сидит старик и облигации считает. Гора облигаций! Увидел нас, сейчас же все это бросил и шапку надел. Мы когда хотим уважение оказать — снимаем головной убор, а они, наоборот, надевают. Чай — на таганок, чаем нас угостил и ча́лом — верблюжьей простоквашей. Благодать с устатку! А облигации так на полу и валяются. Я ему говорю: убери, ценности это, большие деньги. Он только смеется. Чудной старик. Туркмены, особенно текинцы, неторопливые, важные, а этот такой разбитной аксакал! Суетится, смеется. Пригляделся я к облигациям — на глаз не меньше, чем на сорок тысяч. Откуда такое богатство? Говорит, будто зять в наследство оставил. Свалился он будто бы с подъемного крана в Новороссийске. Ветры там, его и сдуло, а дочь еще раньше богу душу отдала. Совсем одинокий старик. Объясняется по-русски плохо, грамоте и подавно не знает, однако все облигации в порядке разложены, по годам. Поглядел я — все больше у него ратификационного займа. Академик тоже ему говорит: мол, спрячь облигации. А он опять смеется и ногой их пихнул, все даже рассыпались. Тупой он или чокнутый, так я тогда подумал. А может, и от горя растерялся.

— Зато вы небось не растерялись?

— Вот тут вы ошиблись. Поначалу-то я и сам думал, что не оплошал. За триста рублей на старые деньги скупил облигаций на девятнадцать тысяч! Вы не смотрите, что я такой спокойный. Азарт во мне большой. Игрок. Шлея под хвост — иду ва-банк! Я и с академиком тогда поссорился. Еле уговорил он меня половину облигаций старику оставить. В общем, полностью я захватил ратификационный, а от остальных понемножку отсыпал. А почему ратификационный? Он самый старый, и тираж погашения вот-вот должен был состояться…

Но Ключевой больше не слушал, как опростоволосился Клюев с займом, как его обдурил хитрый старик, который даром что в песках, а слушал радиопередачи. Ключевой не заметил, как садовод в сердцах закурил и выскочил в столовую.