Магдалина Дальцева - Хорошие знакомые

В одну минуту в доме все переменилось. Беспорядок и суета овладели людьми и вещами. На тумбочке — кипа распашонок, на туалете — пузырьки с противным вазелиновым маслом, коробки с тальком, пачки ваты. На кухне стало темно и сыро от пеленок. Муж хохочет, катает коляску по всей квартире…

Утром он уехал, но в доме не стало спокойнее.

Девочку назвали Ксенией, Кисой. Когда ее окликали, на зов прибегал Захар Осипович. От него отмахивались. В доме стало так тревожно, как будто под полом скреблась мышь. Захар Осипович не ел мышей. Он ловил их, потому что уставал от ожидания: вот-вот мелькнет она, промчится, нарушит покой и оцепенение. Причину тревоги надо уничтожать.

И хотя для всех в доме событие совершилось, кот все еще ожидал его. Он мог бы жить в прежнем покое и тишине на кухне или в столовой, но боялся пропустить какую-то важную минуту и оставался в детской комнате. Сидя под зеркалом на тумбе, он часами глядел в колыбель и ждал.

Надо было понять, кто эта Киса. Похожа на человека, но слишком маленькая. Не умеет ходить, стоять, сидеть, есть тоже не умеет, и гладить по спине, и играть, и говорить ласковые слова. Кто же она? Захар Осипович видел на своем веку собак, лошадей, два раза видел корову, видел множество людей, но все они были другие.

Первые дни девочка была почти неподвижна. Иногда она высоко поднимала брови и сжимала ротик так крепко, что он превращался в розовую точку. Плакала редко и тихо. Однажды кот увидел, как Киса, отвалившись от материнской груди, улыбнулась беспечной простодушной улыбкой сорокалетнего кутилы, и он вспомнил, как муж уговаривал: «Захарик, проси у меня, чего хочешь…»

Наступила глубокая осень. В детской комнате поставили железную печку, окна запечатывали синими бумажными шторами с четырех часов дня, по вечерам приносили маленькую ванну и большую кастрюлю с круглым облаком пара. Кису клали в воду, и по-прежнему ее заносчивость и беспомощность удивляла кота. Головы держать не умеет, а бьет ногой по воде! Вода переливалась через край, заливала пол. Захар Осипович обходил лужи, брезгливо отряхивая лапки, хвост скорбно волочился по полу, и всем своим видом показывал, что не понимает, зачем люди испортили себе жизнь.

Окна в комнате выходили на юг, и зимой девочку клали на диван лицом к солнцу. Она часами разглядывала свои ручки, шевелила пальчиками, будто старалась придумать, что с ними делать. Иногда ее распеленывали. Голая девочка перекатывалась со спинки на живот, солнечный луч бегал по ее круглым окорочкам и розовым локтям с ямочками. Киса смеялась жирным баском. Может быть, ей было щекотно? Коту тоже хотелось поиграть с этим живым круглым комочком, но он удерживался.

Хозяин по-прежнему приходил домой поздно вечером. Но теперь он спрашивал: «Как Киса?»

Снимал пальто, шел в комнату, присаживался около кроватки, качал головой и говорил:

— Гениальный ребенок! Улыбается. В четыре месяца. Гениально!

Это беспомощное существо, которое не умело бегать, прыгать и умываться, вдруг научилось перекладывать из руки в руку погремушку. Сначала она не догадывалась, что, передав колечко в одну руку, надо его выпустить из другой, и долго и мучительно боролась сама с собой, а потом все сообразила. Кот гнал от себя мысль, что она еще многому может научиться, но, когда она встала на ноги, держась за сетку кровати, понял, что больше надеяться не на что.

Прошло месяца два, и она назвала пластмассового попугая — папуа. Каждому ее слову, исковерканному до неузнаваемости, люди радовались так, будто ей удалось прыгнуть с крыши дома и не разбиться.

И наконец она сказала фразу: папа в Бога́. В Бога — это в Болгарии. Кот слышал, как ее долго учили, но ведь выучили же!

Киса росла, и Захар Осипович видел, что все тепло в доме идет теперь от нее. Особенно уютно становилось в комнате по вечерам. Киса долго не засыпала, лампу покрывали темным платком, с детской кровати убирали все игрушки. Ей было страшно расставаться с игрушками, она звала:

— Гай… Клю…

Клю — деревянные голуби. Они стучали клювами по подставке, когда их дергали за веревочку. Гай — глиняный африканский идол, голый и корявый.

Бабка ложилась на диван рядом с кроваткой и безысходно-унылым голосом заводила: «У кота-бормота была мачеха люта…» Киса не засыпала. Коту казалось, что она слушает узкими неподвижными глазами. Хозяйка умолкала, и девочка говорила:

— Клю… Гай…

Тогда приходила дочь. Она пела другую песню:

Папа прислал из Болгарии золотистого плюшевого мишку — большого и косоротого. Все восхищались, а Захар Осипович дал ему по морде. Хватит с него соперников.

Киса научилась ходить. Только Захар Осипович мог понять, какой это страшный труд — стоять на двух ногах и не терять равновесия, переносить тяжесть своего тела с одной ноги на другую и не падать носом в землю.

Но кот напрасно жалел девочку. Скоро она научилась бегать и стала ловить его. Ей было все равно, что попадет под руку — ухо, хвост, лапа… Захар Осипович шипел, но она не пугалась. Он и сам не знал, что ему мешало оцарапать Кису. Может, воспоминание о том, как она лежала на диване и не знала, что делать со своими ручками?

Он перестал ходить по полу. Он точно рассчитал, как надо выбегать из комнаты. Со стола — на шкаф, со шкафа — на полку, с полки — на тумбочку и куда глаза глядят — за дверь! От постоянного страха у него брюзгливо исказилась морда, обвис правый ус. Он всегда был настороже и, если хозяйка брала его на руки, он сначала пытался вырваться и только потом, опомнившись, бушкался в грудь лбом и мурлыкал. Кисе он не давался, как клад. Теперь она часами не сводила с него глаз, когда он лежал на шкафу или на полке. Коту это начинало нравиться. Забравшись на недосягаемую высоту, все время, пока Киса смотрела на него, он принимал обольстительные позы. Ложился на спину так, чтобы был виден пушистый белый живот, закидывал голову или вытягивал перед собой лапы, как сфинкс, и мерцал длинными зелеными глазами. А когда Киса уходила из комнаты, свертывался попросту клубком.

Есть, как люди, Киса еще не умела. Ее кормили с ложки всякой дрянью — киселями, кашей, кислым молоком. Должно быть, ей было противно, и каждый раз она требовала:

— Пичитать стихи!

Бабка брала картонные книжки-раскладушки и начинала читать вслух. И хотя кот смотрел на Кису во все глаза, она слушала так внимательно, что не замечала его. А Захар Осипович по-прежнему так и не мог понять: кто же она?

В мучительных этих размышлениях он однажды забылся до того, что уснул на низенькой тумбочке под зеркалом. Этой минуты Киса ждала несколько месяцев. Она оттолкнула бабкину руку с ложкой каши, спрыгнула со стула, подошла к коту и погладила его по спинке. Спросонья Захар Осипович не понял, кто над ним склонился. Он сладко потянулся и, почувствовав запах молока, лизнул перепачканную кашей Кисину щеку.