Магдалина Дальцева - Хорошие знакомые

— Любит, любит! Целовает. Пичитать стихи Захарику! — крикнула Киса и опять погладила кота.

Захар Осипович вздрогнул, открыл глаза и еще раз, теперь совсем бесстрашно, лизнул Кису. Кажется, она была человеком.

Багрицкий был тучен и одышлив. Косая челка, круто посоленная сединой, распадалась на лбу прядями. Черная куртка наподобие морского бушлата, расстегнутый ворот рубашки, короткая сильная шея, — настоящий морской волк. Хриплым, сорванным голосом он читал стихи в университетском коридоре. Мы слушали не дыша.

Романтика! Вот чего не хватало нам в этом унылом, прокуренном коридоре. Как в детстве, волшебство поэзии нахлынуло широкой волной, накрыло с головой, потащило, водорослями запахло, не махрой.

Все началось так просто. Поэт Коля Дементьев, наш студент, затащил Багрицкого в университет, кто-то попросил его почитать стихи, и он, не чинясь, стал читать.

Завороженная, я как стояла с потухшей папиросой во рту, так и осталась. А он кончил читать, заглянул мне под кепку и сказал:

— Женщина-забулдыга. Напросимся к ней в гости, Коля?

Коля хорошо знал меня. Багрицкий его озадачил, но стоит ли спорить? Он только поглядел с интересом — может, и правда забулдыга?

Мы сговорились встретиться в конце недели.

Мне недавно исполнилось восемнадцать лет, я была тиха и застенчива, Багрицкий угадал: мне всегда хотелось быть женщиной-забулдыгой, но все как-то не удавалось. Он придет и разочаруется. Пить и курить я, конечно, смогу, но как с ним разговаривать?

Кепка меня подвела. Кепка и папироса.

Два дня я бродила по Москве подавленная и задумчивая, бормотала про себя: «Навыворот летело счастье, навыворот, наоборот…» И ничего не могла придумать. Хоть бы он не пришел! Как было бы хорошо, если б он не пришел. На третий день я забрела на книжный развал у Китайгородской стены. Почтенный букинист в крупноклетчатых брюках, с седыми баками, будто выскочивший из иллюстраций Крукшенка к Диккенсу, торговал комплектами «Весов» и «Аполлона». Рядом с журнальными связками, на толстом французском словаре, свернувшись клубком, лежал большой и довольно упитанный уж.

Тут-то меня и осенило. Какая находка! Коля говорил, что у Багрицкого весь дом заставлен аквариумами, клетками с птицами. Я куплю этого гада. Багрицкий придет, займется ужом, ему будет интересно, а я помолчу.

— Почем уж? — смело спросила я.

Цена оказалась сходная. Букинист сделал из газеты фунтик, положил туда ужа.

— Снулый, — сказал он, — только вы не бойтесь, в тепле отойдет. Он бойкий. Будет виться фигурами, как корабельный канат. Жалко отдавать, но жена видеть его не может.

Дома я положила фунтик на обеденный стол. Уж раздвинул газету и пополз между чашками. Мама заломила руки и сказала:

— Только змеи нам и не хватало!

Красиво извиваясь, уж спустился по ножке стола на пол. С рояля спрыгнули две большие тигровые кошки — Саша и Маша, давно пребывавшие в счастливом законном браке. Они симметрично замахнулись на ужа передними лапками и замерли, как геральдические львы. Уж зашипел. Кошки быстро-быстро стали бить его по голове, а он ловко проскользнул и скрылся под буфетом.

— Что теперь будет с отцом? — спросила мама.

Отец, человек шумный, горячий, склонный к патетическим тирадам, панически боялся мышей. Надо полагать, что ужа он испугается еще больше. Страшно подумать, какой подымется шум.

Ночь прошла спокойно. Днем после ухода отца я долго шарила палкой под буфетом. Уж исчез бесследно.

Угрызения совести мучили меня. Отец непременно испугается. Очень испугается. А сердце у него… Лучше не думать.

Вечером на кухне раздался звон разбитой посуды, я помчалась туда. На полу валялись осколки розовых гарднеровских чашек, у бабушки дрожали руки, она стояла, прижавшись к притолоке, смотрела в одну точку и причитала:

— Казнь египетская! Царица небесная! Теперь еще змея. Мало на кухне грязи, так еще змея…

Я проследила за ее взглядом. Из щели между некрашеными досками пола высунулся уж и смотрел на розовые черепки сосредоточенным холодным взглядом. Я рванулась к нему, он блудливо вильнул и скрылся под полом.

Через полчаса к маме явилась наша домработница Феня, женщина пожилая, аскетическая. Равнодушная ко всему земному и совершенно лишенная хозяйственных навыков, она больше всего гордилась тем, что осталась девушкой. По этой причине, по ее словам, она не могла отличить сажень дров от полсажени, фунт — от полфунта и вообще сильно сбивалась в счете.

Встав перед мамой, она потуже затянула концы головного платка и сказала:

— Варвара Константиновна, давайте расчет.

— Что случилось? — удивилась мама.

— Я со змеем жить не нанималась.

Мама всегда стояла за меня горой. И на этот раз она прикинулась, что ничего особенного не произошло.

— Чем же он вам мешает? Забился в щель, всех боится…

— Пока он один, он мне не мешает, — рассудительно сказала Феня, — а когда ошшенится, тогда что?

— Так ведь он же один! От кого же он ощенится? От кота?

— Я этих делов не понимаю. Я девушка.

Подумав, она согласилась жить у нас в доме, пока уж не ощенится.

Вскоре появился отец и пошел на кухню мыть руки. Я последовала за ним, готовая принять на себя первый взрыв негодования.

Невинно потупившись, Феня сказала:

— А у нас на кухне змея завелась…

— Какая чушь! — возмутился отец. — Откуда в городе змея? Ликвидируйте груды нечистот под раковиной, вот и не будут мерещиться змеи.

Он всегда изъяснялся с Феней как по писаному, но она его прекрасно понимала.

— Выноси помойку, не выноси помойку, он и не почешется. Он себе в другом месте гнездо свил. Посмотрите-ка!

Отец воззрился на щель, отшатнулся и снова посмотрел.

— Так это уж! — облегченно вздохнул он. — Мы их в детстве руками ловили. — И, обратившись к Фене, строго объяснил: — Уж не представляет опасности. Он не ядовит.

Вернувшись в комнату, он снял с полки Брема, надел очки и стал читать.

— Ужи обыкновенные пьют молоко, питаются насекомыми и червями, — сообщил он нам. — У нас на кухне столько тараканов, надеюсь, что он не погибнет…

И он посмотрел на маму поверх очков. Такие мячи она отбивала с легкостью.

— Вот и хорошо. Обойдемся без хлопот, проживет на подножном корму.

Обходиться без хлопот отцу было совершенно не свойственно. Он пошел на кухню, потребовал сначала блюдце, потом эмалированный тазик, наконец почему-то налил молоко в полоскательницу и поставил у щели.

На другой день должен был прийти Багрицкий. На ужа нечего и рассчитывать, он не показывался с утра и вообще вел независимый образ жизни.