Магдалина Дальцева - Хорошие знакомые

В дверях он сталкивается с Кирой Климентьевной. Она отстраняет его рукой, как предмет неодушевленный, холодно замечает:

— Здесь не проходной двор.

Потом подбегает к своему столу и с непостижимой быстротой начинает рассовывать книги по полкам в разных концах подвала.

— Какой темперамент! — говорит свою любимую фразу Федор Иванович. — Воображаю, как дома под ней кровать трещит!

Леля с наигранным ужасом хватается за голову.

Нет, тут дело не только в темпераменте. Настя уже изучила бабку. Быть грозе. Это грозовое затишье. Она накапливает в себе негодование, и рано или поздно оно обрушится на чью-нибудь голову. Странно, до сих пор она не обращала внимания на посещения Алеши, а сегодня… Неужели же устроит бенефис Насте? Этого еще не бывало.

Гроза разражается незадолго до конца работы. Повод ничтожный. Инна не могла отыскать американский журнал по вопросам управления производством… Может, и виновата была не она. Кто-нибудь другой отправил в филиал и не отметил на карточке. Бабка кипела, но начала издалека:

— Сегодня меня вызвала сама Анна Евгеньевна. Она сказала, что наш отдел не лучший в библиотеке. Не лучший! Это эвфемизм.

Она с удовольствием останавливает свой взгляд на Наденьке и Нинке, которые с испугом стараются разгадать смысл незнакомого слова.

— Вы все знаете деликатность Анны Евгеньевны, — продолжает она. — Анна Евгеньевна не захотела мне сказать в лицо — худший! Она дала понять, что у нас проходной двор, — взгляд на Настю, — какой-то пересадочный пункт по пути в вуз или в родильный дом. Или в лечебное учреждение.

Это уж про Натэллу, сообразила Настя, про Натэллу, которая родила девочку и продлила отпуск за свой счет; и про Федора Ивановича.

— Я уже не говорю о дисциплине, о том, что среди нас есть сотрудники, которые пользуются жаргоном панели в разговорах со старшими по возрасту, по стажу, по положению в библиотеке, наконец…

Лика нахально улыбается, не сводя глаз с Киры Климентьевны.

— Мне казалось, что себя я не могу упрекнуть ни в чем. Но когда в этот день, именно в день этого неприятного предостерегающего разговора, Инна проявляет величайшую халатность, я начинаю думать, что…

И тут Инна разрыдалась. Это было так неожиданно, что все растерялись, как-то даже отшатнулись от нее… А она, захлебываясь слезами, кричала на Киру Климентьевну:

— Если у вас нет личной жизни, вы думаете, что и у всех… Что нельзя рожать, любить… Я не виновата, но оправдываться не желаю! Может же быть у человека горе…

— А я не желаю присутствовать при ваших истериках! — крикнула Кира Климентьевна и выскочила за дверь.

Теперь уже все опомнились и окружили Инну. Леля отпаивала ее водой, Лика совала носовой платок. И только Нинка насмешливо спросила:

— Что там еще случилось? Накомарник пропал в дороге?

— Накомарник! Человек под суд идет, а она — накомарник!

И Инна рассказала, что получила письмо от Витьки, от своего жениха-геолога. Второпях они взяли из Москвы в партию какого-то подозрительного мальчишку, тунеядца какого-то. Витька месяц заменял начальника партии. Мальчишка ленился, не хотел работать. Витька сказал, что придется с ним расстаться. Просто так сказал, чтобы попугать. А мальчишка хлопнул дверью и ушел. И замерз. В лесу заблудился, там до станции двадцать километров. А другой геолог, Женька, поднял шум, что парня довели до самоубийства. А тут еще у парня нашли в кармане неоконченное письмо о беспорядках в этой партии…

— Больше ничего не нашли? — тупо поинтересовался Федор Иванович.

— Почем я знаю? — огрызнулась Инна. — Карточку какой-то девчонки нашли. Так что из этого?

У Насти похолодели пальцы.

— А мальчик-то все-таки жив? — спросила она, хотя понимала, что он умер.

— В том-то и дело, что замерз. А теперь расхлебывай. — Инна уже успокоилась, лицо ее приняло обычное озабоченное выражение.

— А где это было? В каких краях? — допытывалась Настя.

— Сто двадцать километров от Бийска.

От Бийска! Значит, это случилось на Алтае. Васька Заломин уехал с геологами на Алтай. Тунеядец. Хлопнул дверью… Сегодня она подумала о себе: «Карета, которая так и не довезла его до больницы». Но ведь это же предчувствие! Теперь она уже не сомневалась, что все это случилось с Заломиным. Умер человек, с которым она училась в школе. О котором она думала два года подряд. Думала! Страдала, мучилась из-за него, жизнью его жила, а не думала! Так умереть мог только Васька. Он взял с собой ее карточку. Она не ответила на его письмо. А ведь там было написано: «Ты у меня одна». Из-за этого она не показала письмо Алеше. Подумала, что ему будет неприятно. Но разве можно было представить, что человек так просто, так быстро может умереть? Не надо обманывать себя. Она всегда знала, что с ним случится страшное. Сразу после школы почувствовала, еще когда он поступил в «Детский мир», и она встретила его в переулке с парнем в пыжиковой ушанке. Было еще совсем тепло — середина сентября, на парне был светлый плащ и меховая шапка. Васька сказал: «Это мой друг». Тот протянул руку и спросил: «Знакомая девущщка?» Ужасно противно через два «щ», и лицо у него было розовое, голубоглазое, безмятежное лицо манекена с витрины. Наверно, у убийц бывают такие каменные лица. И тогда ее пронзило: «С Васькой случится что-нибудь страшное». Она тогда не остановилась, прошла мимо. А теперь на письмо не ответила. Карета скорой помощи… В самые отчаянные минуты она покидала его. И вот человек умер.

Она выбежала из подвала, схватила с вешалки платок и пальто, не помня себя сказала что-то на улице ожидавшему ее Алеше и помчалась к матери Заломина.

Дверь открыла соседка. Рассказала, что мать Васьки лежит в больнице — фиброму будут вырезать.

— От Васи давно писем не было? — спросила Настя, вдруг окрылившись надеждой. Не может быть, чтобы все беды навалились на семью сразу.

— А когда он писал? Осенью написал одно письмо. Просил, чтобы прислали свитер. Нынче матерям не пишут.

Дома Настя обо всем рассказала маме. Она как будто поняла, дала разумный совет — попросить Инну послать телеграмму жениху. Пусть он сообщит имя погибшего мальчика. И тут же с поразительным бездушием сказала!

— Позови Алешу. Отвлекись от этих мыслей. Ведь ничего не известно.

— Алешу?! Развлекаться над гробом? — она свирепо смотрела на мать. — Неужели ты думаешь, что я способна? Что я смогу…

Мать вяло улыбнулась:

— Не знаю, как ты жить будешь. Как жить…

Новогоднюю ночь, вот уже третий год подряд, Молочков проводил один. И в этот раз он отклонил предложения товарищей и сослуживцев повеселиться, отвлечься или хотя бы развлечь одиноких женщин, которых, как показывают демографические подсчеты, на двадцать миллионов больше, чем мужчин.