Семен Журахович - Шрам на сердце

— Пить! — стонут дети.

— Не забудьте! — стонут матери.

Багряный круг касается мглистого горизонта, предзакатное солнце кидает вверх огненные лучи. Что это? Кровавые пожары кинулись вдогон? Или турецкие сабли кроят уже самое небо?

Все, все вытерпеть. Спасти детей, чтобы потом, потом, хотя бы и вокруг света, они вернулись на родную землю с родным словом.

В наполненных отчаянием глазах матери вспыхивает счастливая мысль. Она отламывает веточку от колючего куста и почерневшей, тонкой, как эта веточка, рукой чертит на песке буквы.

— Смотри, сынок, запоминай… Айб… Бен… Гим…

Дрожащим голосом мальчик повторял:

— Айб… Бен… Гим… — Смотри и помни!

Мать передает прутик мальчику, и вот он уже сам, сдвинув густые брови, рисует на песке бессмертные знаки Месропа Маштоца.

Тер-Зор. Проклятая богом и людьми, усеянная костями пустыня. Ветер гонит песок, исчезли последние следы. Но, может, и до сих пор видны очертания букв?

Много лет назад я прочитал где-то, а может быть, от кого-то слышал, как матери, умирая от голода и жажды, учили детей в гибельной пустыне. Но я считал, что это легенда.

Однако передо мной сидел седой человек, который прошел адские круги геноцида, блужданий на чужбине, а потом сам учил детей родному языку.

— Ведь недаром ваше имя Арутюн, — сказал я.

По-армянски это слово означает «воскресение».

На следующий день к нашему столу села немолодая женщина, седая, круглолицая, с приветливым взглядом ясных глаз.

Интересуемся: откуда?

— Из Риги. Ох нелегкая дорога. Это ожидание на аэродроме…

— Впервые к нам? — спросил учитель.

— Нет, я тут не раз бывала.

И прибавила несколько слов на армянском языке. А мне объяснила:

— Я перевожу с армянского на латышский.

— А где изучали язык?

— Дома. Самостоятельно.

Мы оба — учитель и я — уставились на нее.

— Есть словари, есть терпение. А главное — желание. А еще — хоть изредка приедешь сюда, услышишь живое слово.

Визма Карловна, наша новая знакомая, несмотря на возраст и солидную комплекцию, показала себя неутомимым ходоком. Усердно поработав за столом, она успевала побывать в Гарни, на Севане. А когда мы с группой туристов поехали на знаменитое озеро, рижанка показала еще и северную закалку. Был октябрь, никто не решался купаться, а она бултыхнулась в воду.

— Наше Балтийское море всегда прохладное, — со своей милой улыбкой сказала она.

Как-то во время обеда Визма Карловна вынула из книги листок бумаги с несколькими записанными фразами и попросила учителя объяснить два непонятных ей слова.

— Кто это писал? — спросил он.

— Я, — ответила Визма Карловна.

Учитель показал мне этот листок. На нем с каллиграфической изысканностью была вычерчена каждая армянская буква.

Учитель встал и почтительно поцеловал руку латышке.

Молодой, энергичный заместитель директора пансионата, которого здесь дружески зовут по имени — Мовсес, целый день занятый хозяйственными делами, заглянул ко мне вечером и, смущаясь, сказал:

— Хочу посоветоваться с вами…

Он раскрыл тетрадь, где было записано несколько украинских стихотворений. А за ними следовал перевод (прозой) каждого стихотворения по-русски и по-армянски.

— Это мне записал один профессор из Еревана. Он знает украинский язык… Я и сам немножко понимаю. Но вот ударения…

Я отметил ему ударения отдельных слов.

— А зачем это вам, уважаемый Мовсес?

На меня несколько смущенно смотрели большие черные глаза на красивом смуглом лице.

— Я мечтаю переводить украинских поэтов.

Скрывая свое удивление, я осторожно сказал:

— Это нелегкое дело.

— О, я понимаю! — горячо заговорил Мовсес — Я так люблю поэзию! Тут у нас бывают украинцы. Один товарищ знал много стихов наизусть. А в олимпийском городке, — вы еще не видели его? — я слышал, как пели полтавчане, киевляне. Вот и словарь. Сижу допоздна, докапываюсь…

— А вы показывали свой перевод учителю? — спросил я.

— Да. Несколько строчек Арутюн Акопович похвалил. Но это… — Он покачал головой: — Ох как это трудно…

«Хорошо, — подумал я, — что он понимает: перед ним не ровная тропа, а круча».

— Вы помните какие-нибудь стихи? Запишите мне, — попросил Мовсес.

Я пообещал ему записать стихотворение Павла Тычины и по-русски изложить его содержание.

— О, Павло Тычина, — просиял Мовсес — Он знал наш язык и любил наш край.

…Мне вспомнилось, как десять лет назад, в горах под Аштараком, я познакомился с одним директором совхоза. Он с гордостью показывал мне сады и виноградники, выросшие на каменистых склонах Арагаца. Адский труд! Ведь прежде всего надо было выкорчевать, вывезти и сбросить в пропасть тысячи тонн камня — и с тыкву величиной, и тяжеленных глыб. А удобрить почву! А добыть воду! А уберечь саженцы от жгучего солнца!

И вдруг этот энтузиаст-садовник, рачительный хозяин, заговорил со мной о поэзии и о Павле Тычине. Он слышал его выступления на армянском языке в Ереване, он мечтал повезти в Киев грозди, выращенные на камне, и пожать руку великому поэту. Но, когда собрался, было уже поздно.

Еще одна встреча с Ваагном Давтяном, чудесным поэтом, человеком большого сердца.

Мягкая, добрая улыбка, грустный взгляд. Прибавилось седины и горьких морщин. Он принадлежит к поколению, которое кинулось в огонь смертельной борьбы против фашизма, имея за спиной семнадцать лет. И наука этого университета мужества и самоотверженности ведет его всю жизнь.

Вспоминаем Леонида Первомайского. Ваагна и Леонида связывала великая дружба, они переводили друг друга, проникнутые чувством высокого призвания и долга. Я о многом должен спросить Давтяна. Разговор перескакивает с одной темы на другую. Столько нового за последние годы произошло в жизни республики! Новые города, новые музеи, новые книги… Попутно вспоминаем только что виденное — огромные серебристые шары атомной станции, построенной посреди Араратской долины. Там легендарная старина сочетается с сегодняшним днем.

Маленькая страна — большая история, полная страдания и жертв.

— Эта пядь земли, эти скалистые горы — наша родная земля, наши родные горы, — с глубоким чувством говорит Ваагн. — Но родину меряют не расстоянием и квадратными километрами, ее меряют высотой и глубиной. Высоту же и глубину родному краю придают литература и искусство. Духовные сокровища могут неизмеримо расширить, духовно расширить пределы родины. Для нас, малочисленного народа, литература и искусство, вообще культура — самая надежная порука существования. И значит, наша обязанность — расширять границы нашей маленькой республики произведениями искусства, которые стали бы достоянием и других народов.