Владимир Ерёменко - Поколение

— А ни о чем! — с вызовом ответила та. — Он мне заказал гостиницу.

— А еще?

— Просил сообщить ему, когда у меня родится сын. Я пошутила и сказала, что еду за сыном… Родилась дочь. Я не хотела сообщать, а Галка, моя подружка, позвонила Михаилу Ивановичу.

— Даша, — Пахомов взял ее за руку, — скажи, ты знаешь, чей ребенок?

Та резко отдернула руку и порывисто встала.

— Ребенок мой! И ничей больше. Понятно?

— Погоди, не кипятись! — поднялся и Степан. — Я это так спросил… Ну понимаешь, чтобы не говорить об этом больше. Я готов… готов соответствовать…

— Чего? — полыхнули серые глаза Даши. — Чего?

— Я хотел сказать, — твердо продолжал Пахомов, — что готов удочерить девочку, если, конечно, ты не против. Я спросил потому, что решил…

— А знаете, — вздрогнуло и зацепенело худенькое тело в халате, — идите вы… — Даша резко повернулась к Пахомову, вся напряглась и, кажется, была готова, как кошка, броситься на него.

Пахомов пожал плечами, хотел приблизиться, но Даша выкрикнула:

— Не подходи!

Степан остановился, не зная, что делать. Повернуться и уйти?.. Уговаривать?.. Бесполезно… И он застыл в молчании, испытывая тоску и усталость.

— Я пойду… — наконец проговорил он. — А ты успокойся и подумай над тем, что я тебе сказал. Подумай. Я удочерю девочку, но…

Он хотел сказать: «но жениться на тебе…» или что-то в этом роде, однако, не решился. Даша вряд ли поняла его «но», она продолжала стоять все в той же напряженной позе.

Повернувшись, Пахомов медленно пошел вниз, ожидая оклика. Спустившись на марш лестницы, он оглянулся на Дашу, потом прибавил шаг и больше уже не поворачивал головы, не смотрел в ее сторону.

«Как вышло, так и вышло, — неслись в голове мысли. — А что еще? Чего ты хотел? Мог бы и по-другому вести разговор. Впрочем, какая разница? Все равно задал бы ей этот вопрос. Не теперь, так позже. Лучше уж сейчас… И чего же ты добился? А ничего. Ну и глупо».

Позже, когда Пахомов по той же владимирской дороге возвращался в Москву, он не раз прокручивал в памяти разговор с Дашей и приходил к одному выводу: конечно, встреча могла получиться и другой, но результат был бы все равно тот же.

Они с Дашей разные люди. И не только возраст и духовные интересы разделяют их. Разделяет их и время, какое пролегло меж ними. В него уложилось целое поколение. Вот все откуда: они из разных времен… Чтобы строить нормальную семью, муж и жена должны быть из одного времени. А как же другие женятся почти с такою же разницей в годах? Все равно ничего путного из таких браков получиться не может. Оба смотрят в сторону, и каждый ищет общества своих сверстников. Надо все делать в свое время и не зариться на чужое…

Пахомов глядел на бегущий мимо лес, на высокое с рыжими подпалинами небо, которое подожгло падающее к горизонту солнце, смотрел на мчащиеся навстречу машины, и в него постепенно возвращались тот покой и та полнота жизни, с какою он просыпался в сегодняшнее утро.

Больше часа пробродил Степан по старому Арбату и опять вышел на Калининский проспект. Вокруг разноголосо шумела Москва, обдавая теплом и тем привычным покоем, который он стал забывать там, на Севере.

Он перелетел из зимы сразу в лето, и ему было немного жаль, что в этом году он разминулся с весною. «Ничего, — успокаивал себя, — будет в моей жизни на одну весну меньше, чем у других. Хотя стоп! Одну лишнюю весну и даже лето я прихватил в Индии. Весну в январе, а лето в феврале!»

И все же хорошо, что он дома. Он так «проморозился» за эти полтора года на Севере, что ему была бы в тягость обычная слякотная весна. Нужно лето, долгое жаркое лето, которое бы выгнало из его тела стужу. А когда лето кончится здесь, в Москве, Степан поедет за ним в Крым, на Кавказ, в Среднюю Азию, к черту на рога…

Какая холодная была тогда зима в Москве, когда хоронили Елену Сергеевну! Иван Матвеевич дрожал в своем пальтишке «на рыбьем меху», на его посиневшем каменном лице стыли слезы. Он тянул скрюченные руки к щекам, и на полпути они замирали и падали…

А теперь нет и Ивана Матвеевича.

Ушли два самых родных человека, и будто два обвала сдвинули его жизнь. Что Степану оставалось после смерти Елены Сергеевны? Одно. Бежать из Москвы. Какой страшный холод тогда сковал город! В их доме полопались трубы. А ему казалось: это оттого, что ушла навсегда Елена Сергеевна.

Он не мог согласиться, что она умерла. Ему вспомнилось: Елена Сергеевна выскочила из такси и исчезла в парке, запретив ему следовать за нею. Ушла и не вернулась… А в гробу лежала другая, с чужим отстраненным лицом, которое не могло принадлежать Елене Сергеевне. В ее навсегда сомкнутых губах было сухое презрение. Не ее лицо… Все верно, все правильно, подумал Пахомов. Он уже не годится для новой жизни, живет лишь воспоминаниями. И их встреча с Дашей была такой, какой она и должна быть…

Миновав кинотеатр «Октябрь», Пахомов повернул обратно и спустился в переход, чтобы перейти на другую сторону проспекта к зданию министерства. Они не виделись с Буровым с зимы, с того времени, когда он приезжал к ним на Север смотреть работу своей «Малютки» на станциях перекачки нефти. Был Буров тогда в смятении: его переводили на работу в Москву, он не знал, что ему делать, спрашивал совета у Пахомова. Степан еще тогда посмеялся над его сомнениями: «Не ломай голову. Еще никто не отказывался от Москвы и высокой должности».

Позже Буров позвонил уже из Москвы:

— Знаешь, переехал, принял главк.

Потом была долгая пауза, такая долгая, что Пахомов подумал, что их разговор прервали, и хотел уже положить трубку, но вдруг услышал захрипший, словно после сна, голос Михаила:

— У меня обстоятельства… Я и решился поэтому на переезд…

Степана подмывало сказать: «У всех обстоятельства», но он пощадил друга, потому что все знал — у Михаила появилась женщина. Очень уж не подходило это к серьезному Бурову.

Скоростной лифт поднял Пахомова на двадцать первый этаж. Степан пошел по бесконечному коридору в торец здания, пока не увидел дверь, рядом с которой висела табличка: «Начальник главка Михаил Иванович Буров». Надпись была выгравирована на большой медной пластине и выделялась среди всех других табличек на дверях. Он перевел дыхание перед дверью, будто в кабинете сидел не его друг и однокашник по институту, а какой-то незнакомый ему Михаил Иванович, у которого в подчинении не только сотни людей в этом здании, но и тысячи по всей стране.

Пахомов, видно, задержался перед дверью, потому что кто-то за его спиной сказал: «Простите». Мимо бесшумно скользнула плотная фигура приземистого мужчины с неестественной рыже-пегой шевелюрой, который уверенным, заученным движением открыл дверь. Пахомов вошел вслед за ним в просторную приемную. Мужчина пошел дальше, навстречу Пахомову из-за стола поднялась средних лет миловидная женщина.