Владимир Ерёменко - Поколение

— Дурное заразительно, — буркнул Пахомов.

— Нет, правда. Большое всегда начинали молодые. Теперь только век как-то перекосило. Про меня вот тоже говорят: молодой начальник главка. А какой я, к лешему, молодой в пятьдесят! У меня и тут болит и там колет, а главное, никакой уже «энергии заблуждения», одно всеспасительное благоразумие.

— Ладно, не прибедняйся, — все еще не мог остыть от обидных слов друга Пахомов. — Знаем мы этих стариков, у которых седина в бороду, а бес в ребро. И благоразумия у тебя не так уж много. Не хвастайся.

— Умолкни, злопыхатель! — Буров встал, взял со столика бутылку коньяка и рюмки и, направляясь к потайной двери, сказал: — Поедем к Хаммеру. Я сегодня без обеда и голодный, как зверь. — Подошел к столику с телефонами, нажал клавишу и куда-то в пространство сказал: — Машину ноль пять, ноль два к подъезду. Знаешь, беда, — повернулся он к Пахомову, — начал толстеть. Вот уже и обедать боюсь. Возраст, что ли?

— Ешь много, — усмехнулся Пахомов.

— Да нет, вроде, как всегда.

— Небось, без рюмки коньяка за стол не садишься?

— Чего нет, того нет. Держу для гостей. А ты язва, Степан. Раньше таким не был. На Севере испортил характер?

— На Севере, — беззлобно отозвался Пахомов, и они вышли из кабинета.

Опустевшее здание гулко отзывалось на их шаги. Степан молчал, и Буров, поняв, каким обидным для писателя Пахомова был упрек в краснобайстве, когда тот делился с ним, своим другом, сокровенным, словно замаливая свой грех, заговорил о трудностях первых дней работы в главке.

— Да и сейчас, когда я уже во многом разобрался, не легче, только чуть увереннее стал. Понимаю: кое-что могу сделать. Ведь аппарат — махина, его, как маховик, сразу не остановишь, не переключишь. Но кое-что уже могу. Знаешь, некоторые мои идеи начали воплощаться. Тут я благодарен Володе Прокопенко. Наш Володя действительно оказался деятельным мужиком. Есть в нем организаторская жилка, хотя мы в молодые годы и посмеивались над ним. Без него бы мне тут долго пришлось копаться и доходить до всего самому. Мы не очень знали его в деле, он тогда ушел с нашего насосного на моторостроительный. Это уже было без тебя, потом его взяли в горисполком.

— Горисполком и я помню. Он, кажется, был зампредом по промышленности.

— Да. Это уже перед Москвою. Ну, вот там и проявились его способности. Масштаба работы не боится и край ее чувствует. А это, пожалуй, самое ценное качество руководителя. По себе знаю. Я ни того, ни другого не понимал, когда попал сюда, хотя вроде бы имел опыт, объединением руководил. И не худшим в министерстве. А здесь тычусь, как слепой котенок…

— Жалуешься или хвастаешь? — спросил Пахомов. — Не пойму.

— Нет, Степан, ни то и ни другое. Просто рассказываю, какая у меня интересная работа. Это тебе не завод и даже не объединение. Там — живое дело, и от тебя, директора, зависит многое. А здесь все зависит от аппарата, или, как говорят ученые, системы управления, и ты можешь воздействовать только на систему управления. А это такая громадина, что в ней все может утонуть: и хорошее и плохое.

— По-твоему, чем выше начальник, тем меньше его значение в деле? — опять вмешался Пахомов. — Но это теория известная, и у нее есть свой отец. Паркинсон…

— Ни черта твой Паркинсон не смыслит в этом! Читал я его, поначалу тоже восхищался. Ах, как здорово, ах, как остроумно! Но он ухватил только внешнюю сторону аппаратной бюрократии. А есть глубинные процессы, он до них не докопался или не хотел копать, потому что они не ложились в его стройную теорию. Как раз все наоборот: чем крупнее руководитель и чем выше он стоит на служебной лестнице, тем больше может сделать для живого дела. Но не как испытатель. Во-первых, по причине давности он уже многое забыл из того, чем когда-то конкретно занимался, во-вторых, у него как у руководителя другие функции и другие задачи. Он обязан весь свой ум, опыт и силы отдать аппарату и как хороший механик-наладчик следить за этой чуткой и зачастую коварной машиной, добиваясь, чтобы она не давала сбоев и постоянно повышала свой коэффициент полезного действия. В системе управления хозяйством, как и в машине, каждый винтик и каждая шестеренка должны находиться на своем месте и выполнять свои функции.

Друзья вышли из здания министерства.

— Ой, боюсь, что ты со своим машинным подходом к людям… — начал Пахомов.

— Да не к людям! — прервал его Буров. — А к системе, в которую организованы люди аппарата. Машина — это тоже своего рода система, и чем совершеннее она, тем лучше для дела. Конечно, я для наглядности многое упрощаю. А на самом деле здесь столько закавык и исключений, что с ходу не разберешься. Если тебя как писателя производственной темы — так, кажется, когда-то числили тебя критики? — Буров весело подтолкнул друга плечом: — Если тебя интересует, как и над чем ломают головы руководители, приходи в наше министерство, увидишь.

Они вышли во двор, пересекли сквер с жидкими деревцами, за которыми ждала их машина.

— Подбрось нас, Саша, к торговому центру, — сказал шоферу Буров, усаживаясь рядом со Степаном на заднем сиденье.

Машина, как застоявшийся конь, резко рванула с места; попетляв по переулкам и глухим улочкам, они выскочили на набережную Москвы-реки, по ней помчались к Калининскому мосту и, поднырнув под него, вскоре оказались перед корпусами торгового центра.

Когда Пахомов уезжал из Москвы, эта площадка на краснопресненской стороне была огорожена высоким забором и за ним высились стены и перекрытия какого-то строения. Что здесь возводится, понять тогда было невозможно. А сейчас открылся весь краснопресненский комплекс новых корпусов, прекрасное белокаменное здание Совета Министров РСФСР, Верховного Совета РСФСР, темно-серые, точно высеченные из гранита корпуса торгового центра. К ним шли широкие подъезды с просторными стоянками для машин.

Министерская машина проскочила мимо большого, видно, недавно засаженного сквера и остановилась у подъезда с крупным, низко нависшим козырьком. Вокруг стояли ряды машин иностранных марок. Такого скопления зарубежных автомобилей Пахомов не видывал даже у гостиниц «Националь» и «Интурист».

Вестибюль поражал не размерами, хотя и это было, не величиной, а простором. Это был даже не холл, а парк с бурлящим водопадом, аллеями деревьев и дорожками между ними. Посреди парка, где-то внизу, куда ниспадал водопад, в углублении были оборудованы уютные открытые беседки. За водопадом на десятки метров поднималась стена, по которой вверх и вниз сновали прозрачные лифты.

Пахомов обратил внимание на беседки. Здесь на мягких полукруглых диванчиках, за столами разной величины сидели гости торгового центра. Были столики и на двоих, и с одним креслом, и на большую компанию. Видимо, и столики и диванчики по необходимости переносились с места на место. Но сейчас они стояли в уединенной разбросанности друг от друга и вместе с тем вписывались в гармонию всего парка-сада, над которым на высоте в несколько десятков метров голубело стеклянное небо. Через него на весь парк, где еще не зажглись вечерние огни, лился свет догорающего московского дня.