Владимир Ерёменко - Поколение

— Не такими, — согласился Пахомов. — Но что у тех стариков мы должны взять, так это их одержимость, про которую ты говорил. И еще их веру в нашу жизнь, какую они завоевывали в революцию и какую отстояли в войну. Все, что ты в них ругал, — пепел, а это — огонь. В дорогу люди берут огонь, а пепел остается…

— Все это так. А вот от нас что-то возьмут наши дети? — вдруг спросил Николай.

— Возьмут, — раздумчиво сказал Пахомов. — Вот это и возьмут, что ты называл инвариантностью. То самое неразменное, человеческое, ради чего нас вылепила природа.

— Возьмут. Конечно, возьмут, — подхватил Николай. — Если, конечно, мы не растеряем и не погубим в себе того, чем одарила нас мать-природа.

На балкон, где на старой кушетке сидели Пахомов и Михеев, уже не доносились из комнаты музыка и песни, а слышны были только приглушенные голоса да звон убираемой со стола посуды. Николай поднялся и, взглянув на часы, заспешил:

— Как бы нам с Игорьком на последнее метро успеть.

— Успеете, — успокоил его Степан. — Еще больше получаса до закрытия, а здесь десять минут ходу.

Они прошли в комнату. Все дружно убирали со стола. Командовала Вита. Игорь таскал посуду на кухню. Стась мыл ее под краном в раковине, а Алексей, вооружившись полотенцем, вытирал и рассовывал все по шкафам.

— А пылесосить вам, Степан Петрович, придется самому, — повернулась к Пахомову Вита. — Не успеваем.

— Ничего, обойдется… Может, еще чайку попьем?

— Нет! — за всех ответил Алексей. — Народ спешит по домам. Человечество стареет. Когда-то и в этих стенах гуляли без огляда.

— Закаляйся, Алеша, в одиночестве! — насмешливо отозвался Стась. — Это удел всех великих.

— Когда жгли Яна Гуса, одна старушка старательно и с упоением подкладывала хворост в костер, — глядя на Стася, ответил Алексей.

— Ты, Алеша, не Ян Гус, — вмешалась Вита, — и костра не заслужишь.

— Э-э-э, братцы, — взмолился Алексей, — а ведь вдвоем на одного безнравственно. Степан Петрович, защитите!

— Безнравственность, опирающаяся на силу, всегда сильнее незащищенной нравственности, — шутливо развел руками Пахомов.

— Но это к нашему Алеше не имеет никакого отношения, — поспешила сказать Вита. — Смею вас заверить.

— Не делайте из меня круглого идиота! — все в том же игривом тоне продолжал отбиваться Алексей. — Мир и без этого переполнен ими. Пожалейте многострадальное человечество.

— Человечество страдает не от круглых идиотов, — продолжая смотреть прямо в глаза Алексею, сказал Стась. — А от того, что они попадают на место умных. — Он сделал паузу и добавил: — А умные, бессильные перед ними, выглядят как круглые идиоты. Диалектика!

— От твоей, выращенной на дачных грядках диалектики у меня мозги сдвинулись набекрень. Степан Петрович! — картинно повернулся к Пахомову Алексей. — Скажите, а что там, на Севере, все такие замороженные?

— Э-эх, Алеша! — Пахомов подошел к нему и обнял за плечи. — Там еще не такие ребята бывают. Не связывайся с ними, себе же дороже обойдется.

— Вот черт, а я и не знал… И связываюсь. Ладно, не буду.

Через несколько минут вся компания шла через сквер к метро. Вита, Алексей и Михеевы шагали впереди, Пахомов со Стасем — за ними.

— А у вас с Алешкой по-прежнему необъявленная война? — спросил Пахомов.

— Ну что вы? — отозвался Стась. — Просто поддерживаем боевую форму.

— А он не обижается?

— Да нет, он парень понимающий, но, конечно, типичное дитя столицы. Жизнь просчитывает на десять ходов вперед.

— А ты так и не хочешь стать московским жителем?

— Нет! — резко сказал Стась, и по его тону было видно, что этот вопрос давно для него решенный.

— А вот я, — признался Пахомов, — нигде не могу жить, кроме Москвы, хотя сам и не москвич. Пробовал, жил подолгу в других городах, а без Москвы не могу.

— Город стариков, — жестко ответил Стась. — Через двадцать лет здесь не продохнуть будет от пенсионеров.

— Вот и поселились бы молодой семьей, — улыбнулся Пахомов. — Поправили бы демографический перекос и поддержали столицу.

— Молодым молодое. А доживем до ваших лет — можно и в столицу, если нас, конечно, пригласят сюда.

— На белом коне думаешь в Москву въехать? — не скрывая иронии, спросил Пахомов.

— Нет, — спокойно отозвался Стась. — Просто сейчас другие заботы.

— Вита иначе думает на этот счет.

— Иначе, — согласился Стась. — Ее понять можно. Москвичка. Мать одна осталась. Отца зимой похоронили. Квартира хорошая.

— Не только, — заметил Пахомов. — Здесь вся культурная жизнь. А для музыканта это не последнее дело.

— Для любого не последнее, но важнее для каждого своя голова и свой ум, а не маменькины. Хватит, я уступил, когда после университета не поехал на Дальний Восток. Отправился на Север, сохранил ей московскую прописку, и этого достаточно.

— Кажется, ты не жалеешь, что поехал в Якутию, — повернулась к ним Вита. Стась так громко сказал последнюю фразу, что она услышала.

Стась замедлил шаг и, понизив голос, продолжал:

— Это хорошо, что так получилось. Я попал в перспективный институт, и лаборатория по моей проблеме… Так зачем же мне еще раз судьбу испытывать?

— А ее судьба?

— Знаете, дядя Степан, — Стась вдруг остановился, загородил дорогу Пахомову, — кому-то надо уступать. Не может быть так, чтобы у обоих было все одинаково.

— А почему она, а не ты?

— Да потому, что природа приспособила ее продлевать род человеческий, а не меня! — повысил голос Стась. — Потому, что я мужик и глава, семьи, а не она.

— Стой, не кричи. Глава семьи — сейчас это очень условно. Главой может быть и женщина.

— Это противоестественно. Женщина — мать. Она не только дает жизнь, но на ней лежат и основные заботы по воспитанию.

— Домостроевец ты заскорузлый, — шутливо перебил его Пахомов. — А как же быть женщине, если она не согласна со своей судьбой, если она талантлива, хочет добиться того же, к чему стремишься и ты?

— Только после того, когда выполнит полностью свое предназначение матери и жены.

— Отчаянные вы ребята! На вас страшновато оставить землю, — в таком же шутливом тоне заметил Пахомов.

Однако Стась и не думал шутить.

— Нисколько. Мы просто реалисты. И видим, что в тотальной эмансипации женщин, которую мир доверчиво принял за панацею, есть обратная сторона. Не всем она впрок пошла.

— Да ты, Станислав Михайлович, мракобес и обскурантист, — развел руками Пахомов и крикнул: — Вита, а Вита! Ты слышишь, что твой муж проповедует?

— Я знаю, — Вита остановилась, подождала их. — Он из джунглей.

— Ну вот что, — обратился к ним Пахомов, — об эмансипации договорим завтра, на даче у вашего отца. А сейчас давайте решим, как мы туда поедем.

— А мы не едем! — быстро сказал Стась и жестко посмотрел на Виту. — Нам там решительно нечего делать.