Владимир Ерёменко - Поколение

«Надеюсь, ты из духовного не исключаешь нравственность? А нравственность включает еще и общественное лицо человека. Не может человек считаться честным, если он сошел на обочину и смотрит, как другие воюют с пороком. Тот, кто не борется с мразью и нечистью на земле, не только трус, но и бесчестный человек. И вот что меня возмущает: появилась самая подлая мещанская мораль: «Пусть всем будет хорошо, а мне лучше».

«От человека не надо требовать чего-то сверхъестественного. Будь порядочным, и это обеспечит здоровье мира».

«Призыв «будь» — пассивная позиция. И если хочешь — это шепот мещанина с той самой обочины. Мещанин теперь тоже стал другим. У него и библиотеки, он и кандидатскую, и докторскую защищает, и языками владеет — все это нужно ему не для общественного блага, а только для себя. Дипломы и звания у него — охранная грамота его сытого покоя».

«Ты инженер и должен знать закон больших чисел: чем многочисленнее коллектив, тем индивидуальнее мышление. Нельзя всех стричь под одну гребенку, нельзя всех зачислять в борцы».

Нет, это, конечно, не спор, а мысли о жизни, о дне сегодняшнем.

Пахомов повернул к дому. Надо обязательно записать их, память стала дырявой. Раньше он доверял своей памяти. «Доверчивость — сила детей и слабость взрослых», — опять выплыла фраза. Нет, он совершенно конченый человек: нашпигован мыслями своих героев и уже не может думать самостоятельно. Они все делают за него. Неужели все писатели испытывают нечто подобное? А не отсюда ли тяга у некоторых к диктофону? Пахомову и самому не раз казалось: запиши он во время прогулок разговоры своих героев на диктофон, и, возможно, получилось бы и ярче и интереснее, чем это он делает, когда садится и записывает их на листе бумаги. Лучше это или хуже, но пишет он уже не то, что слышал и о чем думал до этого. У мысли и слова — свои собственные законы взаимоотношений, и они нередко взаимоисключают одно другое. И не отсюда ли тот мучительный и трагический разрыв между ними. «Мысль изреченная есть ложь».

Мучило это несоответствие всех художников.

Толстой часто говорил своим детям: «Проверять себя всегда можно тем, если представишь, что последний день живешь на свете». Он много раз повторял эту мысль. Записал ее в дневнике. Слишком дорога она была для него…

А сколько мыслей, записанных Толстым в дневнике, потом вошло в его романы, повести и рассказы.

Пахомову вдруг подумалось: а что если бы Толстой не писал своих дневников? Насколько бы обеднел мир! Были бы великие произведения Льва Николаевича, но мы бы не знали, через какие душевные муки и страдания прошел их создатель. Пахомова поразила одна запись в дневнике Софьи Андреевны, которую он прочитал еще в студенческие годы. С этой записи у него и начался интерес к личности Толстого. «Всю ночь Левочка до рассвета смотрел на звезды». Эта фраза, как обвал, обрушилась на Степана, и он, словно парализованный, долго сидел неподвижно, стараясь постичь прочитанное. Взглянул на дату записи. Софья Андреевна сделала ее 19 апреля 1872 года. Сорокачетырехлетний Толстой завершил «Войну и мир». Что видел гениальный писатель там, на небе, и о чем он думал? Звезды были рядом с ним…

Пахомов обратился к дневникам Толстого. Его поразило, какие гигантские задачи перед собою ставил молодой Толстой. На их решение уходили силы поколений, а этот человек пытался решить их один и не только пытался, но и решил.

Гигантская энергия, заложенная в этом человеке, рвется из него и ищет выхода. Он не отступает от задуманного, но все больше и больше задач возникает перед ним. Чтобы достичь цели, он разрабатывает четкий метод достижения поставленных задач.

Непостижимый человек. Сколько бы ни думал Пахомов о Льве Николаевиче, он не мог точно определить размах и масштаб его гения. Толстой — как океан. Плывешь, берегов не видно, можно обогнуть весь земной шар, а впереди бескрайний простор, только меняются названия океанов — Тихий, Атлантический, Индийский…

Менялись направления поисков, но не иссякала энергия великого человека. Толстой создает свои законы жизни, отбрасывая существовавшие до него. Что же это был за человечище? Сколько раз, начиная новую работу, Лев Николаевич объявлял ее для себя делом всей своей жизни! Наверное, только так и можно браться за дело, объявляя его самым важным и самым главным в своей жизни…

Придя домой, Степан подошел к стеллажам и взял наугад томик Толстого. «Как молитву на ночь», — раскрыв книгу, подумал Пахомов. У него было правило в те дни, когда он работает, не читать ничего, кроме газет. А если работа затягивалась на недели и он не мог удержать себя, то разрешал себе читать только классиков. Плохая литература расхолаживает, хорошая подстегивает, стыдно писать хуже того, что прочитал.

Пахомов проснулся с чувством вины: «Проспал, проспал». Ему давно нужно было подняться, а он… Так бывало с ним в детстве. С вечера он с ребятами договаривался пораньше, еще до восхода солнца, выйти из дома и двинуть на рыбалку и просыпал.

Пахомов встал. В окно бьется ослепительное солнце, в доме — утренняя тишина, а в груди отчаянно колотится сердце. «Проспал, проспал…» Как пронзительны и стойки детские впечатления!

Степан принимал душ, растирал тело полотенцем, а у самого не проходило то чувство испуга, которое шло из детства, когда и испуг и переживания были святыми и чистыми и их еще не коснулась ржавчина сомнений и скепсиса прожитых лет. Пахомов почти физически ощущал груз этих лет, они будто броней оковывали его, и через эту броню все труднее и труднее было пробиваться к тому настоящему и чистому, что осталось в нем от ребенка тех лет. Есть люди, у которых уже в тридцать лет душа равнодушна ко всему, а есть такие, кто и в старости сохранил детскую наивность, непосредственность и живой интерес к жизни. Писатель Пахомов должен понимать и тех и других.

Сейчас он сварит кофе и засядет за рукопись. Степан уже мысленно сидел за столом, а этот испуг от того, что проспал, и его мысли о себе и деле, которому он отдает жизнь, — только настрой к работе.

Еще с вечера Пахомов определил, над чем будет работать сегодня. Ему не давалась глава о «должностном преступлении начальника строительного дорожного управления Сакулина». Так он назвал для себя эпизод в жизни стройки, который завершался отстранением его героя от должности начальника управления. Управление Сакулина ведет подготовительные работы на трассах газопроводов. Его люди строят зимники, расчищают трассы от леса и кустарника, прокладывают траншеи, а потом, когда изоляционно-укладочные колонны их же треста укладывают трубопровод засыпает его грунтом. Среди всех коллективов, какие осваивают богатства западносибирского Севера, у отряда трассовиков Сакулина особая роль. Они первыми торят путь через тундру, тайгу, болота и реки, и они же завершают его, когда трубопровод уложен.