Владимир Ерёменко - Поколение

— Но ведь существует базовый поселок Дальний, и теперь можно идти вперед, не оглядываясь.

— Сакулина наказали не за поселок, — с досадой сказал представитель министерства. — Окончится стройка, и он еще орден получит. Но сроки сдачи газопровода срывать никому не позволено.

Теперь, сидя над рукописью, Пахомов вспоминал свои мысли и ощущения в ту осень и зиму и сетовал на себя. Конечно, он плохой писатель, если ему нужны конкретные реалии и он, как слепой за поводыря, держится за те эпизоды, разговоры, которые видел и слышал на строительстве газопровода. Большому писателю ничего этого не нужно. Реальность может даже помешать и сбить с толку. «Если бы вы знали, из какого сора пишутся стихи», — говорила Ахматова.

Ахматовой можно — другим нельзя. Но ему, Пахомову, как подпорки, необходимы эти реалии. Надо, чтобы читатель вместе с ним походил по поселку, подышал обжигающим морозным воздухом, увидел людей, прокладывающих газопровод, и понял ценность каждого человека. Есть гигантские газопроводы через страны и континенты, есть величайшие стройки века и есть жизнь одного человека. И нельзя быть безответственным к ней. Каждый может распоряжаться только своею жизнью. Чужая ему заказана. В уста героя одной своей пьесы Пахомов вложил слова о том, что есть два типа командиров жизни — одни приказывают: «Вперед!», другие зовут: «За мной!». И это не просто фразы, это линия поведения людей, их философия и практика жизни.

Сидя в театре, Степан всякий раз замирал вместе с залом, когда произносилась эта реплика. Он никогда не думал, что фраза с далекой войны будет так волновать.

«На фронте мы делили своих командиров на тех, кто кричал: «Вперед!», и тех, кто звал: «За мной!». Там все было проще», — почти шепотом говорил старый инженер Карпов, и зал вместе с актером держал долгую паузу, а потом благодарно отзывался аплодисментами.

Дальше шли слова о том, что двести миллионов людей в нашей стране родились после войны, а она еще не ушла из всех домов. Были там и такие слова, которые нравились Пахомову: «Человека формируют не прожитые годы, а страдания», но они проскакивали мимо внимания зрителя, оно продолжало держаться на тех «Вперед!» и «За мной!», прозвучавших негромко, как лопнувшая струна.

Пахомов, недоумевая, подумал, с чего бы это занесло его к собственной пьесе, которую он, как и все, написанное им, недолюбливал. У него опять застопорилась работа. И все-таки Сакулин от него ускользает. От него остаются только фразы. «Мы так много говорим, что на поступки у нас уже не остается времени».

Нет, это даже не перо от жар-птицы. Степан решительно вычеркнул и эту фразу. Он работает на слишком малой площадке…

Пахомову вдруг захотелось заглянуть в юные годы Сакулина. Каким он был мальчиком? Когда и где начал работать? Об этом тоже надо знать… Ведь именно в те годы складывался его характер. Степан с удивлением обнаружил, что большинство его героев в романе не имеют биографии, без нее образы выглядят плоскими, у них нет объема. Ему все меньше и меньше нравилась глава о строительстве механизаторами-дорожниками поселка Дальнего. Нет, ее не спасет описание синих ночей Заполярья, северного сияния, обжигающего, прокаленного морозом девственно чистого воздуха лесотундры, которого уже не осталось на земле. Все это жалкие потуги удержать внимание читателя. Время тургеневских красот осталось в золотом девятнадцатом веке русской литературы, а в железном двадцатом ценят только мысль, голый рационализм. Войны века низвели жизнь отдельной личности до нуля. Неутихающие геноциды в Азии, на Ближнем Востоке и в других регионах планеты, чудовищные арсеналы атомного и другого оружия, которым многократно можно уничтожить все живое на земле, не прибавили цены человеческой жизни…

Но какую бы низкую цену ни платили за жизнь человека на аукционе войны, лично моя и твоя жизнь всегда остается единственной и бесценной. Ради нее все на земле… Исчезнет человек — и осиротеет планета.

Пахомов думал об ускользающем от него Сакулине, и вот куда завели его эти думы.

Шел час за часом, а Пахомов все никак не мог сдвинуться с этой главы. Он переходил из комнаты на кухню, из кухни опять в комнату, сидел за столом, ложился на диван, присаживался к журнальному столику, выходил на балкон и отрешенно смотрел в глубокий колодец двора, опять возвращался в комнату, а письмо не двигалось. На бумагу ложились какие-то неуклюжие строки, тягучие, пресные слова, и он тут же вычеркивал их, продолжая мучиться все над той же исчерканной страницей, и ему казалось, что он никогда не выберется из этой западни.

Пахомов уже забыл, как свободно ему работалось в эту неделю, как покойно, легко рождались мысли, и рука еле поспевала записывать слова. Сейчас он готов был утверждать, что не было этого никогда, а всю его долгую и мученическую писательскую жизнь были только эти изнуряющие тупики, вечная неудовлетворенность написанным, бесплодная погоня за жар-птицей, от которой ему не удавалось добыть и одного пера.

Наверное, нельзя чтобы любимое тобою дело становилось профессией. Нельзя им заниматься всю жизнь. На одном сладком или горьком не проживешь. Они только приправа к хлебу насущному. Но после хлеба самое важное для человека — знания. Знания ставят людей над всем в природе. А он, Пахомов, в этом мире служит им: учится сам и учит других. Учится у жизни и учит жизни… Это его основное дело, а значит, и профессия.

Мысль об отношении литературы к жизни всегда занимала Пахомова. Он прочел много умных книг и все же понимал, что последнее слово в определении смысла жизни остается за ним самим. Сколько бы ни говорили мудрых слов по этому поводу великие до тебя, но ты обязательно должен сам осмыслить жизнь. И необходимо осмыслить не один раз, потому что думающий, пытливый человек даже за короткий срок проживает несколько жизней.

Так и в понимании назначения литературы. По-разному воспринимает ее человек в разные годы своей жизни. Все зависит от приобретенного опыта и знаний. С тех пор как Пахомов начал писать, он не перестает задавать себе вопрос: зачем он это делает? Ведь есть на свете много других занятий, и все его ответы на этот вопрос сводились к одному: «Пишу, чтобы рассказать людям о том, чего они не знают. Я и читаю потому, что хочу узнать неведомое мне».

Но с тех пор как начал работать над романом, Пахомов уже по-иному отвечал на этот вопрос. Начинал он писать все с тем же желанием рассказать о том, чего не знают или не замечают люди, но потом в нем появилась необратимая потребность напомнить им: не обольщайтесь своими заслугами и не возноситесь. Есть люди, которые в сотни раз дают больше нас с вами и ничего не просят для себя. Для них это так же естественно, как дышать. И напрасно некоторые думают, что они не от мира сего и не ведают, что делают. Нет, они знают. Знают, что «кто-то должен», что они та самая соль и те дрожжи, без которых не будет нормальной жизни, а будет преснятина или полынная горечь. Таких людей земля рождает редко, и они, ее избранники, отрешенно и самозабвенно выполняют свое предназначение.