Юрий Селенский - Срочно меняется квартира

Шамран подбадривал Митю криком:

— Давай, Пуд, давай! Алямс — вперед до полного! Не пропадешь, вытащим.

Но Митя этих слов уже не слышал. Голос Шамрана сливался в какое-то отдаленное неразборчивое гуденье. Потом и этот подбадривающий гул затих. Митя подергал за веревку. Шамран ответил…

Дышать было нетрудно, и трещина расширилась, спрямилась, и стало просторнее. Митя привстал и, согнувшись, пробирался вперед. Фонарик светил хорошо, но темнота за поворотами настораживала и пугала — а вдруг обрыв? Митя выключил свет, и могильный мрак словно придавил его. Митя прислушался. Поморгал глазами, зажмурился… «Вота, как заживо схоронили, — подумал он, — когда помрешь, будет так же темно и тихо». Шамран дернул условно — как ты там? Митя так же условно ответил — ползу.

— Отзывается, зверь! Ползает, — сообщил Шамран наверх. — Сколько стравили, дед?

— Смычки две ушло. А его не слыхать?

— Нет, — ответил Шамран, — не слыхать, но ползет, веревку тянет.

Митя опять включил фонарик. Пористые стены из желто-розового ракушечника сменились не то песчаником, не то глиной. Большой ком обвалился сверху и ляпнулся перед носом. «А если свод рухнет?» Митя опять испугался. Он стоял теперь почти в полный рост. Луч света шарил по стенкам, а за поворотом опять темнота. «А фигу бы Крымка полез дальше, а я вот лезь. За что?» И здесь Митю настигла гениальная догадка. Он присел и прикинул в уме: «Можно дальше и не ходить. Сяду и буду руками к себе веревку подтягивать. Пусть думают, что я продвигаюсь. Кто проверит-то? Выброска кончится, они дадут три условных — вылезай».

Митя попробовал потянуть выброску руками, она послушно шла. Шамран, перебирая ее, травил осторожно, он боялся одного — как бы она неожиданно не помчалась быстрее, тогда значит… Тогда значит, что Митя куда-то падает. Но выброска натягивалась плавно, не спеша. Митя дергался, как рыба на песке…

— Дед, — крикнул Шамран наверх, — спроси у радиста, а газа в этих трещинах не бывает? А то задохнется Митя, его теперь и не вытянешь оттуда — ушел далеко.

— Чего ты там квакаешь? — не расслышал дед.

— Газа, говорю, здесь быть не может, как в шахтах?

— Не может, — утешил дед, — откуда ему здесь взяться. А что, попахивает? Портянки надо чаще менять. Трави помалу…

Митя продвинулся еще на несколько шагов вперед и обмер. Противный, липкий пот струился по лбу. Ход обрывался, но теперь темнота была не за поворотом, а зияла на дне, под ногами. Лучик света уперся в стену, пометался по сторонам, точно: все время он шел с подъемом, а теперь ход заканчивался провалом вниз. Страх вновь охватил Митю. Он сел. «Нет, все, хватит. Потяну еще малость руками, и точка — пойду обратно. А чего же там за дыра?» Любопытство побороло страх, и Митя ползком, осторожно, крутя фонарем, пробирался к провалу. «А черт его знает, может, и впрямь забубенная башка полез один со спичками и…» Ноги и спина у Мити смертельно устали, хотелось размяться. Тишина и мрак угнетали, и все же Митя полз вперед. Он уже собирался направить луч света вниз и протянул руку, но задел фонариком за твердый выступ стены, и свет неожиданно погас…

Темнота прямо-таки обрушилась на Митю, смяла, придавила его. Ему показалось, что эта кромешная тьма имеет вес, большой вес… «Все, — подумал Митя, — а если край провала обрушится…» Митя судорожно вцепился в веревку на груди…

Есть люди скрытные. Такие не выпускают из-под спуда души ни лишнего слова, ни обиды, ни радости. От таких не услышишь ни молитвы, ни анекдота. Эти люди — всё в себе. А «всё в себе» зачастую скисает, и поэтому скрытные люди тоже смотрят на мир кисло. Про Митю такого не скажешь, но и лишнего слова от него не услышишь. И если у боцмана молчание красноречивей всех фраз, то за немногословностью Мити Пуда легко разглядеть состояние постоянной озабоченности. Молчит-то сам Митя, а руки у него — «разговорчивые». Они и по ночам не отдыхают, а чего-то и во сне делают, работают, ладят.

Однажды, отругиваясь от портовых вахтеров, сияя восторгом и потом на лбу, Митя приволок на горбу две новенькие оконные рамы.

— За одно бы и сруб прихватил, — насмешливо промолвил боцман, — да забор с воротами. — Однако Антон помог Мите затащить приобретение на верхотуру и разместить рамы у спасательной шлюпки.

— Доложи кэпу, — бросил боцман, удаляясь, — не положено загромождать шлюпочную палубу.

— На тюлькином флоте чушек пасти на ботдеке можно, — мгновенно заявил подвернувшийся Крым, — была бы охота…

— Иди ты! — огрызнулся расстроенный Митя.

На что Крым сказал с вызовом:

— Куркули! Прибарахляйтесь!

Папа Пий по поводу этого события высказался туманно: «Ищущий да обрящет». Ляля Черная отреагировал своим обычным: «Вах! Сколько дал?» Радист со свойственной ему корректностью туманно заметил: «Накопительство — причина, а не следствие многих пороков».

Дед, узнав об этом, вступился за матроса:

— Чего привязались к мужику? Человек строится, понимать надо. Сами оборванцы из дома Галахова, вот и скалите зубы. Мало, что ли, барахла неположенного мы таскали на пароход. В прошлом году холодильники возили для начальства из Баку, в позапрошлом — стиральные машины из Актау.

Митя, утирая лоб, благодарно поддакнул старшему механику:

— А то и как же? Строюсь. Их, рамы-то, попробуй закажи столярам, сколь слупят? А это по случаю — шабашные. И лес выдержанный — не поведет, не перекосит…

Дед сам пошел к капитану-директору, и по поводу злосчастных рам у них произошел крупный разговор, который неожиданно вышел за рамки конкретного случая и приобрел некоторую обобщенную сущность.

— Им только дай поблажку, — сурово заключил кэп, — они тебе быстро портянки на флагшток повесят и не рамы — бочку с пивом на судно прикатят.

Дед, смотревший на вещи шире, философски заключил:

— Ни шиша ты в команде не смыслишь! Таких, как Митя, из лейки поливать надо и беречь для развода. Это труженик, на которых все держится. Помножь Митю на сто тысяч раз, что будет? Народ будет! А помножь Крымку на сто раз! Знаешь, чего образуется? Ансамбль пляски и тряски — весело и лихо! А ну, давай, давай, кони-звери! Звери-люди! Бубенец… Трепло.

Так и не договорившись насчет кадровой политики, стороны молча разошлись, а рамы остались на месте. Митя в полном одиночестве, кряхтя и наливаясь кровью, один сдвинул рундук для продовольствия и под него запихал рамы. Никто о них не спотыкался, не чертыхался. И даже во время шторма крепко принайтовленный Митей рундук не елозил.

Это пустяковое событие вскоре забылось, и Митя, где-то раздобыв толстую книженцию — сборник приключенческих повестей, — подарил ее боцману. Сам Митя, кроме вывесок на магазинах, ничего не читал.