Иосиф Герасимов - Пять дней отдыха. Соловьи

— Пачкается еще лодка.

Нинка обиженно поджала губы:

— Жалко тебе, да?

Этого Шишкин не мог перенести, буркнул угрюмо:

— Приходи к причалу.

Вместе столкнули лодку на воду. Озеро сумрачно поплескивало мелкой волной, было черно, как и небо без единой звездочки, только вдали небо высвечивалось отблеском городских огней, скрытых лесом.

Нинка сидела напротив. Шишкин греб ловко и быстро. На середине бросил весла, и лодка еще долго шла своим ходом.

— Что, вас отчим бросил? — спросил он.

— А мне плевать, — ответила Нинка. — Мамка только убивается. Ничего, забудет скоро. Не первый он у нее.

— Это как? — удивился Шишкин.

— А вот так! — и засмеялась, а потом вдруг спросила строгим шепотом: — Ты когда-нибудь, Шишечка, любил девчонку?

Он насупился, хотел ответить: «Чего пристала», — и опять взялся за весла, но тут же почувствовал, как на руки ему легли теплые ладошки. По щеке щекотнули волосы.

— Хочешь, поцелуемся? — шепнула Нинка.

Шишкин испугался, откинулся назад, чуть не слетел со скамьи. Нинка успела обхватить его за шею. Тогда он сам потянулся, неумело ткнулся губами в щеку, потом нашел губы и не мог оторваться, весь дрожа и теряя сознание.

— Лодку опрокинешь, шальной, — оттолкнула его Нинка. Он ударился боком о весло, увидел раскиданные по берегу огни, и ему стало до слез стыдно.

— Греби к берегу, — устало попросила Нинка. — Что-то постуденело.

Он стал грести насупленно, молча. Хотелось снова кинуться к Нинке, обхватить ее и целовать. Но все не решался, и когда осталось до берега совсем немного, рванул на себя весла, обнял Нинку, стал целовать исступленно. Лодка ткнулась в берег. Оба свалились со скамьи.

Шишкин вскочил на ноги, хотел помочь подняться Нинке и увидел, что на мостках, широко расставив ноги, стоит отец…

Все произошло очень быстро. Отец легко вытянул лодку из воды, схватил Шишкина за шиворот и, подталкивая его в затылок кулаком, молча поволок домой.

Мать лежала в кровати. Второй год мучилась она болезнью сердца; под глазами у нее появились синие подтеки. Она порой становилась так плоха, что едва поднималась, чтобы взять себе воды.

Отец втащил Шишкина в комнату, цепко зажал его голову меж ног и, сорвав с себя ремень, хлестнул по заду. Шишкин задохнулся от боли и унижения, но смолчал, сжал зубы. Услышал, как мать крикнула:

— Что же ты, ирод, делаешь!

А отец еще раз хлестнул ремнем.

— Проказить начал, — угрюмо пробасил он. — Пес разблудный.

Он врезал Коле несколько раз и оттолкнул от себя.

— Постыдился бы, — задыхаясь, стала корить отца мать. — Парень в женихах ходит.

Отец пил воду жадными глотками, отвечал:

— Ты ляг, Маня. Учить его надо. Меня батька и в двадцать лет бивал. Не учить — он греха наделает.

Подошел к ней, заботливо стал укрывать одеялом, ласково гладил по голове.

— Ляг спокойно…

Коля знал, что встревать в их разговор сейчас нельзя, и пошел к себе в закуток, повалился на кровать. Заснул лишь на рассвете, много раз кляня и себя, и Нинку, и отца.

Утром прибежал из поселкового Совета посыльный. И Коля не видел, как собрался и ушел отец.

Подняла Колю с постели Нинка. Стучала в окно, кричала:

— Иди… скорее!

Он почуял тревогу, вскочил, торопливо оделся. Нинка ухватила его за руку, и они вместе побежали.

— Там мужиков двадцать собрали, — кричала Нинка на ходу. — На службу собираются.

Они выбежали на небольшую площадь, где был поселковый Совет и стояло старое кирпичное здание школы. За деревянной изгородью росло несколько берез, тоскливо свесив ветви в клейких слабых листьях. Там сгрудившись стояли мужики, неловко переминаясь с ноги на ногу. Все были бородаты, одеты как на охоту, только без ружей. Высокий военный с густыми усами что-то читал им по бумажке.

— Батя! — крикнул Коля.

Военный дернулся в его сторону, недовольно сморщился.

— Тише, ты, — прикрикнул кто-то на Колю.

— Куда вас, батя? — зашептал он.

Отец смотрел строго, и на лбу появились белые морщинки. Непонятно было, откуда они взялись.

— На сборы, — тихо ответил отец. — До осени.

Коля сразу вспомнил о матери.

— А мы-то как же? — испугался он.

— Перетерпитесь, — сурово ответил отец. — Дело военное, стало быть, надо.

Коля глядел на него и не узнавал: что-то новое появилось в отце, необычное для него — торжественное. И это торжественное было и в других мужиках.

На следующий день отец прощался. Аккуратно выпил четвертинку водки, ласково расцеловал мать, наказал Коле:

— За главного остаешься. Гляди тут…

Коля слышал от соседей, что отец мог бы отпроситься от сборов из-за недуга матери. Сказал отцу про это. Отец цыкнул:

— Не встревай! Не по нашей породе отпрашиваться.

Провожали мужиков всем поселком. Их построили у школы, и приезжий военный отдал команду. Мужики, видимо, вспомнив свою старую службу, дружно выбили шаг и густо запели:

Отец часто слал письма, справлялся, как мать, и Коля исправно отвечал ему. Пришла осень. А отца все не было. А потом, когда уже навалило сугробов и от яркого мороза трескались деревья в лесу, поползли по селу слухи, что мужики, призванные на сборы, отправились с лыжным батальоном к Финляндии, где началась война. И вместо письма оттуда, от линии Маннергейма, пришло извещение: пропал без вести.

Потом вернулись в деревню уцелевшие мужики и рассказали: раненый в плен попал.

Так в морозное утро постучалась в их бревенчатый дом черной костлявой рукой война.

Спустя немного времени от сердечного приступа умерла мать Шишкина. Похоронили ее на поселковом погосте. Из родственников приехала на похороны только тетка, материна сестра. Она и взяла к себе Шишкина.

А теперь его призывают в армию. Он приехал в Шанаш, чтоб проститься и повидать Нинку, о которой и вспоминал-то мало за весь минувший год.

Шишкин посидел у озера и зашагал в поселок…

Нинку застал дома. Она округлилась, пополнела, волосики над губой стали еще больше видны. Шишкину она обрадовалась так, что чуть не заплакала, расцеловала в обе щеки, усадила за стол, сама села напротив и, по-бабьи подперев щеку кулаком, смотрела и вздыхала. Шишкин смущался под ее взглядом и, стараясь держаться солидно, сказал:

— В армию ухожу, проститься пришел.

Нинка заохала, засуетилась и стала говорить, что хозяйничает одна, мать уехала в город. Она говорила и ставила на стол тарелки, достала из печи чугунок с картошкой, принесла капусты, хлеба.

— Знаешь, — сказала она, — у мамки «Запеканка» есть, чуть початая бутылка. Давай выпьем?.. На проводы обязательно надо выпить. Ругаться она будет, да наплевать!

Нинка принесла из буфета граненые рюмочки и бутылку «Запеканки».