Иосиф Герасимов - Конные и пешие

Да, конечно, и с Петром Сергеевичем такое случалось, особенно в первые дни, когда он вступил в должность начальника объединения. Как-то приехал на один завод, пятеро суток не вылезал из цехов, за это время подружился с директором, тот все время был рядом, болезненный, с одышкой, с синими кругами под глазами, но спокойный, все понимающий с полуслова. В день отъезда пообедали вместе, потом шофер повез Петра Сергеевича в главковскую квартиру, где он жил эти дни, директор же поехал на завод, у него были какие-то срочные дела, но обещал подскочить в аэропорт, проводить Валдайского. У Петра Сергеевича и был-то чемоданчик, шофер его подхватил, а вместе с ним большой картонный ящик. «А это что?» — спросил Петр Сергеевич. «Это ваше», — спокойно ответил шофер. «Моего, кроме чемоданчика, здесь ничего нет». Но шофер повторил упрямо: «Как же так? Ваше, оно и есть ваше». И тогда Петра Сергеевича осенило.

«А ну, откройте! — решительно приказал он. — Коль мое, то открывайте…» Шофер обеспокоенно затоптался на месте, но Петр Сергеевич прикрикнул на него, и тот быстро стал развязывать веревки, и, когда открыли ящик, там обнаружился хорошо упакованный дорогой сервиз, бутылки коньяка и еще какие-то пакеты. Он быстро снял телефонную трубку, позвонил директору. Петр Сергеевич понял, почему директор улизнул, не приехал сюда вместе с ним. «Ты придумал этот ящик?» — зло спросил Петр Сергеевич. Директор ответил без заминки, удивленно: «Какой ящик?» — «Подъезжай сюда, на квартиру, посмотришь. Я не уеду, пока ты тут не появишься». Директор приехал через десять минут. Держась за сердце, отдуваясь и потея, он переступил порог квартиры, быстро взглянул на ящик, повернулся к шоферу, спросил сурово: «Кто?» Тот спокойно пожал плечами: «А мне почем знать? Тут, кроме вещей товарища Валдайского, нет ничего». — «Ну что же, — сказал Петр Сергеевич директору, — выяснишь кто, сообщишь в Москву. Буду ждать». Но уже когда ехали с молчаливым директором в аэропорт, он знал, что перед ним просто разыграли комедию. И на другом заводе повторилось нечто подобное, только там вместо сервиза в коробке лежала необыкновенной красоты кухонная посуда, банки с икрой. И на этом заводе тоже никто не знал, кто подсунул в гостиничный номер эти вещи.

Петр Сергеевич рассказал все Вере Степановне, она рассмеялась: «Значит, решили, что ты взяточник…» Он сказал тогда: «Но ведь я сам недавно работал на заводе. Ничего подобного Борис не делал. Да и никто у нас не делал». Она ответила: «Но ведь должен кто-то ходить в святых. Может быть, на вас и пал выбор… Но ты не беспокойся. Теперь тебя оставят в покое и ничего больше подсовывать не будут». Так оно и случилось, видимо, среди директоров прошел слух: у них ведь тоже есть своя скрытая связь, они легко узнают все слабости и достоинства начальника объединения… Да, Борис Ханов ничего подобного не делал.

— Кроме дома, там есть что-то еще? — тихо спросил Ханов.

— Есть, — вздохнул Петр Сергеевич. — Лист… Немного, кажется, около вагона.

— Кровельное?

— Да.

Ханов усмехнулся, и в этой усмешке была горечь.

— Что же ты не знаешь, куда он пошел?.. В деревню он пошел, в деревню. Колхозам помогаем. Отправляем им кровельное железо для домов, коровников. Шефская помощь называется. Не мы придумали, нам указали… Мы им от чистого сердца выделили. Давайте, ребята, ставьте хорошие помещения, живите, как люди, если нас хлебушком кормите. А лист — шефский, стало быть, дармовой. А потом узнаю: один себе взял, из тех, что тут, в городе, в конторе сидят, другой. Я сам туда народный контроль направил, но утонуло все. А сейчас, видишь, ко мне всплыло. Почему? Мы завод. Значит, богатые. Мы и мост в городе построили. И театру помогли. А почему бы и не помочь? По мосту наши рабочие ездят, в театр тоже наши люди ходят. Завод всегда помогает и городу и деревне. Разве, Петя, это не так?

— Так.

— Ну, ну, — вяло сказал Ханов, покивав головой, из него словно бы ушла энергия, он сидел расслабившись, глядя на зеленое сукно стола.

«Ну зачем, зачем поставил он этот дом?» — жалея Ханова, думал Петр Сергеевич. И ему вспомнилось, как два года назад он приезжал сюда с Верой: было воскресенье, и Борис уговорил их отправиться на рыбалку. Вера любила рыбалку, была азартна в ней, умела ловить рыбу, научилась рыбачить, еще когда ходила геологом. Наловили много, варили уху. Кашеварил Леня, он стоял в трусах, помешивая в котелке длинной ложкой, он был выше Ханова, с холеным белым телом, сладко щурился от запаха ухи. Борис наблюдал за ним с гордостью, подмигнул Петру Сергеевичу: «Ничего сынка вырастили? А? На всю страну гремит». Леня услышал, обернулся, счастливо и сыто рассмеялся…

«Вот почему он пошел на это — поставил этот дом, — устало подумал Петр Сергеевич. — Ради сына. Наследник… Ну и ради себя, конечно, чтобы не доживать свои пенсионные дни в квартире, а чувствовать себя хоть в этом дачном доме хозяином. Все это так понятно, так ясно…» И ему сделалось пронзительно жаль Бориса, жизнь которого была вся отдана делу, делу очень сложному, тяжкому, и он не мог себе позволить ничего, кроме того, что определено особыми правилами… Но что поделаешь, если огромным осклизлым чудовищем со множеством щупалец выползла на свет божий беда вседозволенности, и только ныне спохватились, как опутала она множество людей, и зашумели, заговорили о тех, кто греб себе чужое, прячась за закон, и уж не по мелочам, а по-крупному, в валюте, в бриллиантах, и все им было мало, потому что, перешагнув в безнаказанности один рубеж, они все легче и легче шли к другому, ускоряя свой бег, и тогда уж им становилось наплевать, что на заводах устаревало оборудование, что выпускались скверные машины, дефектные товары, на все это было наплевать, потому что жизнь их получила другую направленность, и они знали — смогут заслониться, защититься, их спасут, им помогут такие же, как они, не желающие слушать о бедствии, у которого ветвились и ветвились щупальца. И то, что Петру Сергеевичу пришлось создавать свой корпус, который только тем и занимается, что устраняет чужие недостатки, исправляет то, что напортачили другие, тесно сплеталось с этим бедствием. Дом, который построил Борис, выглядел хоть маленькой, может, незаметной даже глазу клеточкой этого осклизлого щупальца, но все же был его частью… Вот где беда, большая беда, и ничем, ничем ее не закроешь…

— Тебе когда надо доложить? — спросил Ханов.

— Сегодня.

— И что же? — Глаза его насторожились.

— Пиши заявление, — тихо сказал Петр Сергеевич, — по собственному…

Ему трудно было это сказать, но это было все, что он мог сделать для своего друга, для человека, которого любил, ничего больше он сделать не мог. И Ханов это понял, он встал, обогнул письменный стол с торца, медленно взял лист бумаги и, склонив лысую крупную голову, стал писать. Петр Сергеевич поспешно допил чай, вынул платок, чтобы обтереть усы… Ах, какая это потеря — уход Ханова; да, он уже далеко не молод, но еще крепок, и он лучший директор в объединении, это огромная потеря, и хоть у Ханова сейчас прекрасный молодой главный инженер, которого Борис сам же учил, и он, наверное, сможет потянуть директорскую ношу, все же замена эта не будет равноценной. Хотя кто знает?