Иосиф Герасимов - Конные и пешие

— Есть устные вопросы, Борис, — проговорил Петр Сергеевич. — Ты уж извини, но нужда заставляет. Ну скажи, если бы ты тут не был директором, а, допустим, трубил на простой работе, Яковенко бы тебе этот огнеупор продал? Пусть по розничным ценам, как разрешено, так сказать, в исключительных случаях… Да и почему частному лицу, а не колхозу-совхозу, они ведь вон как строятся?

Ханов остановился, словно наткнулся на препятствие, круто повернулся к Валдайскому, глаза его сразу ожесточились.

— А это ты не у меня, у него спроси, — резко сказал он и обеими руками почесал за ушами: так всегда он делал, когда начинал нервничать. — Он продавал, я покупал. Как мыло, зубную пасту, как все остальное, что продается. А то, что именно мне? Ну, ты не хуже меня знаешь, как мы друг друга выручаем. Наш завод — его заводу, его завод — нашему… Без этого никто жить не сможет. И вот здесь не наша вина. Давайте все, что заводам нужно, — никаких взаимных услуг не будет. Да вы их и сами поощряете. Вот молодцы, без нас выкрутились, Госплан не надо тревожить, другие министерства теребить тоже не надо. Ну и кого когда-нибудь вы за взаимопомощь к ответу притянули? Было такое? Я что-то не помню, дорогой Петр Сергеевич. И ты не помнишь. И сам расчудесно знаешь: не с заводов тут надо начинать.

То, что Ханов начал нервничать и терять над собой контроль, было плохо, и если Петр Сергеевич сам вспыхнет, это приведет только к ссоре, они наговорят друг другу бог весть чего, расстанутся со взаимной обидой, и тогда любые действия Валдайского против Ханова будут выглядеть мстительными, а этого уж никак нельзя допускать. А может быть, Борис Иванович и добивается, чтобы так все заострилось? Но зачем? Все же коль эта зеленая папочка с документами на застройку дачного дома лежала у него на столе, значит, до приезда Петра Сергеевича он продумал все варианты и, возможно, определил для себя план действий. Вот же сам Ханов уходит от прямого разговора, выводит его в некие обобщенные понятия, уже касающиеся не только его лично, а чуть ли не всей отрасли… Нет, нет, нельзя ему дать уйти в эдакое ораторство, хотя все, что он говорит, верно. Но дело сейчас в другом… совсем в другом.

— Борис, — как можно мягче сказал Петр Сергеевич, — все-таки я бы выпил чаю.

Ханов на какое-то время остановился, посмотрел на Валдайского, словно не доверяя слуху, потом подошел к селектору:

— Сережа, скажи, чтобы дали чаю.

Через несколько минут вошел помощник, принес на подносе стаканы с горячим чаем, тарелку с сыром и колбасой. Ханов пододвинул к себе стакан, медленно отпил несколько глотков, прищурился на Петра Сергеевича, сказал:

— Кто тебя заставил мною заниматься? Или сам, по собственной инициативе?

— Министр.

— Ясно.

Ханов выбросил на зеленое сукно руки, сцепил пальцы в замок.

— Дом не мой, — теперь уже с подчеркнутым спокойствием сказал Ханов. — Дом — сына. И огнеупор у Яковенко покупал тоже он. А Леня все-таки профессор и в медицинских кругах известный. Может себе и позволить за то, что в чужих задах ковыряется.

Да, все так. Сын у Бориса Ивановича и в самом деле известный проктолог, заведующий отделением в обычной городской клинике, но именно эта клиника стала местом паломничества больных людей. Все хотели оперироваться только у Леонида Ханова, другим врачам перестали доверять: говорили — у него стопроцентная надежность; может быть, это так и было, может быть, сын Бориса сумел отлично наладить рекламу, но в его клинику съезжались люди чуть ли не со всей страны, ждали очереди; а больной человек, чтобы избавиться от мучительного недуга, да еще быстро и с полной гарантией на выздоровление, пойдет на все. И, конечно же, среди пациентов Леонида Ханова наверняка могли оказаться лица, от которых зависела купля-продажа участка в этом подмосковном кооперативе ученых, да и другие, кто мог бы продать кирпич, оцинкованное железо, помочь нанять рабочих… Все так, все так, но Борис знал, должен был знать: даже если дом записан на сына, все же счет за него предъявят ему, потому что он крупный хозяйственник, он директор; он может хорошо обставить свою квартиру, вступить в садово-огородное товарищество и там построить себе скромный домик, купить машину, а больше он себе ничего позволить не может, даже если у него есть лишние деньги и сын у него человек редкостного таланта и умения. Директор не может себе позволить больше того, что любой хороший рабочий или инженер, а если он переступает эту границу, то открывает возможность переступить ее другим, и эти другие тоже не просты, они законы знают и найдут сотни возможностей заручиться бумажками на куплю самых разных материалов, на которые везде нехватка, но будут их не покупать — негде ведь купить-то! — а тащить со строек, с завода, отовсюду, где можно, а как тащить, они тоже умеют; что для прокатного цеха десяток листов кровельного железа, да ничто, мелочишка, а для того, кто взял, — добротная крыша. Директор связан этим по рукам и ногам; правильно это или нет, то другой вопрос, но директор связан только потому, что он глава могучего предприятия, и одно во всем этом непонятно, как такой мужик, как Ханов, решился переступить запретную черту. Разве не мог он предусмотреть самого простого: прогуляется кто-нибудь по аллее, где стоит новый дом, какой-нибудь человечек, связанный по профессии с огнеупором — а таких людей множество, — и сразу заметит, из чего сложен дом, а заметив, не удержится, наскребет письмо? Странно и непонятно, не похоже на Ханова… Ну почему?

Петр Сергеевич неторопливо отпивал горячий чай. Борис, Борис… Это ведь он совсем недавно под одобрительные возгласы и аплодисменты выступал на совещании и бил наотмашь, вопил, что директор давно перестал быть директором — его опутали столькими указаниями и директивами, что он и шаг сам сделать не может, и приводил примеры, страшные, убийственные примеры, когда начинало по чьей-то глупости или злой воле трясти огромное предприятие, трясти так, что явственно слышался хруст всех костей организма. Ханов вопил о том, что чуть ли не узаконили взятку: дело дошло до того, что директор никуда без так называемого «сувенира» приехать не может, и даже есть прейскурант: какому столоначальнику в какую цену этот самый сувенир положен, вот и идут директора заводов, спасаясь от этого, на скрытую ото всех взаимопомощь, чтобы хоть тут быть самостоятельными, не унижаться перед столоначальниками. Ханова чуть не на руках вынесли из зала, а докладчик лишь вскользь упомянул в заключительном слове о «выступлении товарища Ханова», и это многих обидело, потому что знали, как трудно было пойти на такое Борису, а он пошел, высказал то, что у многих наболело, и обходить эти углы больше нельзя, хочешь не хочешь, а нельзя… Сувениры, черт бы их побрал!