Иосиф Герасимов - Конные и пешие

Аня ему верила, да она и сама так считала… Не все так просто, как пытается представить Андрюша Бодров, легче легкого крикнуть: «Суржиков — жулик», а ведь если вдуматься всерьез, то никогда он для себя ничего не выгадывал. Может быть, в постройке коттеджей и было что-то незаконное, даже наверняка было, это хозяйственные вопросы, и директор института всегда может в них запутаться, потому что в первую очередь размышляет об исследованиях и о тех результатах, которые они должны дать, сразу на все у него и сил не хватит…

Но Ворвань знал, как и многие другие, что Николай Евгеньевич с коттеджами действует незаконно, и открыл все Андрею Бодрову. Наверное, посчитал: после выборов имеет право на ответный удар Суржикову. Но не только это, нет, не только это… Ворваню явно тесно стало в рамках лаборатории, ему нужен простор для осуществления своих замыслов, ему нужна была не лаборатория, а комплекс. Но никто же не пойдет на то, чтобы создавать сейчас новый институт; если даже и согласятся в Академии наук его создать, то дело это долгое, а время не ждет, время требует реального воплощения идей…

Не было у Ворваня иного выхода, как попытаться отнять институт у Суржикова… Ах, Андрюша, Андрюша, если бы все так было просто и однозначно, то и думать бы ни о чем не надо было!

— Я тебя предупредила, все тебе сказала, Андрюша. А как дальше быть, ты уж решай. На этом мы с тобой и кончим.

Она ушла, оставив Бодрова в недоумении и тревоге, и когда шла к залу, увидела, как деловито пересек фойе Виталий. Он мелькал все время среди участников симпозиума, но Ане удавалось избегать с ним встреч.

Как-то он ей позвонил и сразу обрушился на нее с бранью и угрозами:

— Ты кого-то завела. Я знаю! Мне наклепали… Тебя с ним видели… Слышишь, ты!..

— Ну а тебе какое дело, если и завела?

— А такое: мы с тобой еще не в разводе. И я имею право видеть своего ребенка.

— Ну и имей это право при себе. А слышать тебя я больше не желаю…

После этого на телефонные его звонки она перестала отвечать, услышав его голос, сразу вешала трубку.

Аня прошла в дежурную комнату и позвонила Алексею на работу. Ей нужно было его видеть после всего, что она нынче узнала. Должно же быть даровано ей время покоя и радости, которые и мог-то дать всего один человек на свете. Она попросила Алексея заехать за ней на Ленинский проспект в Центральный Дом туриста, где проходил симпозиум; Алексей тотчас согласился: конечно же, он через полчаса выезжает.

Напротив, через дорогу, по которой двигался плотный поток машин, виднелся лес; было уже сумрачно, но еще не зажгли уличных огней, и сосны, укрытые густыми снежными шапками, были загадочны; казалось, там, за дорогой, — непроходимая чаща, нечто таежное и жуткое, другой мир, в который ступишь — и тотчас затеряешься в нем, не найдешь обратного пути; в то же время этот мир манил, хотелось перебежать дорогу и, утопая в рыхлых сугробах, нырнуть в темную жуть.

Аня оглянулась на освещенный подъезд, вспомнила, как шли в фойе, дружелюбно улыбаясь друг другу, Ворвань и Суржиков, сопровождаемые любопытными взглядами, и так вдруг обрадовалась, что покинула это здание. «Ну их всех к черту!» — подумала она и тут же радостно вскрикнула, потому что увидела, как остановились, заскрипев тормозами, «Жигули» и Алексей приоткрыл дверцу.

Она кинулась к нему, торопливо обхватила за шею, прижалась к его шершавой щеке.

— Как я рада, как рада! — счастливо зашептала она, чувствуя, как все то скверное, терзающее душу, что принес этот суетный день, растворяется, исчезает куда-то. — Поедем быстрее отсюда.

Они сели в машину, Алексей развернулся и выехал на автостраду, и в это время зажглись высокие фонари, проливая на очищенный от снега асфальт синий свет; теперь они ехали мимо леса; при свете фонарей он вовсе не казался таинственным и дремучим, опушка его была истоптана, иссечена лыжней, а снег был ноздреват, грязен. Аня усмехнулась над собой — жалкий перелесок, а ей почудилась чуть ли не тайга. Однако же разочарование это не испортило ее настроение, она прижалась к плечу Алексея, он коротко взглянул на нее. «Как хорошо он улыбается!» — подумала Аня.

Они и не знали, что Виталий наблюдал их встречу через стеклянную стену фойе и, когда Аня садилась в «Жигули», не выдержал, выскочил без пальто и шапки на улицу, подбежал к своей машине, завел ее, двинулся вслед. Виталий ехал, не спуская глаз с зеленых «Жигулей», увидел, куда они свернули; увидел, как Аня вышла вместе с Алексеем. «Вот, оказывается, кто! — зло выдохнул Виталий. — Вот кто! Ну, посмотрим… посмотрим…» Злость яростно клокотала в нем.

Они чуть не поссорились в тот вечер, да Аня и забыла, что Алексей может становиться таким бешеным, думала — это у него прошло, ведь уже не мальчишка, научился владеть собой. А тут его понесло, не мог остановиться, когда Аня закончила рассказ об играх Суржикова и Ворваня.

— Вот! — вскрикнул Алексей и хлопнул своей здоровой лапищей по столу так, что подпрыгнула пепельница. — Из-за этого, понимаешь, из-за этого мы уродуемся. Им есть когда, этим ветродуям чертовым, разрабатывать технологию? Я тебя спрашиваю! Есть? Да плевать им на нас, на заводы, на все на свете. У них «игры»! У них битва за места. Пироги все делят, не могут поделить… Стоит соорудить машину по их рекомендациям, как она стоит, будто гроб. Вот и мутузимся, оживляем покойников… Вот во что нас превратили — в реаниматоров! Да я давно думаю: ну что это за чертовщина такая! У нас доктора наук, академики, а хорошую машину можно только там, за бугром, купить. А если и есть у нас что хорошее, то оно на заводе и родилось. Только на заводе.

Алексей и не заметил, как задел плечом полку, посыпались лежавшие на ней минералы; Аня кинулась их собирать… «Знала бы, что он так… Ни за что не стала бы говорить…» — мелькнуло у нее, но она тут же выпрямилась, сказала сердито:

— Что же, по-твоему, никаких фундаментальных исследований не нужно?

— Кто тебе это сказал? — фыркнул Алексей, схватил сигарету, торопливо закурил; ему сделалось жарко, стянул через голову свитер, швырнул его на тахту, оставшись в голубой майке, мышцы бугрились на плечах. — Нужны! Еще как нужны! Не будет их, вообще ничего не будет. Ни новых технологий, ни новых конструкций, да вообще ни черта… Только уж очень твои всякие ворвани любят прикрываться этой фразочкой. Мы, мол, наука, мы творчество, мы работаем не торопясь, не гоните нас. Их и не гонят. А за это время где-то там создается не только новая технология, но ее еще воплощают в машины. Да какие!.. А когда нашим заниматься, когда у них мозги поставлены только на это: «кто — кого»?

Она вдруг вспыхнула:

— Ты что же, считаешь, и я пустым делом занята?

— Ну, посмотрите на нее! — вскинул он обе руки и хлопнул себя по бокам. — Мы же не про тебя сейчас, мы про Суржикова и Ворваня. У них же черт знает какие лаборатории! Ну, вдумайся ты сама в то, что сейчас рассказала. Ведь там, кроме борьбы за свое личное, ничего нет, хотя все это и прикрывается делом… Я тебе вот что расскажу. Твой Виталий как-то давно через батю своего данные обследования запросил у меня. Я дал. Он из них потом такую статьищу соорудил — все кричали: ах, как здорово, как умно! А она, статья эта, никому, кроме него, и не нужна была! Потому как после моей записки еще до этой статьи решили: таких станов, против которых Виталий выступал, строить более не надо. И между делом замечу: он ведь технологию этого стана в свое время предлагал. Сам же предложил и сам же убедительно раскритиковал. Это наука? Это принципиальность? Мятый пар все это! Мятый пар — и не более того.