Иосиф Герасимов - Конные и пешие

— Что случилось? — спросил Скворцов.

— Разговор пойдет об Анне, — сказал Виталий. — Странно, не правда ли, что мы до сих пор об этом не поговорили?

— Действительно, странно. Но в мире много странностей.

Тогда Виталий увидел — этот парень спокоен, никакой растерянности на его лице уже нет, он собран, уверен в себе: видимо, понял, что может сейчас произойти. Виталий молчал, и Скворцов спросил:

— Вам что-нибудь от меня нужно?

— Да, — твердо сказал Виталий. — Аня ушла из дому, но она могла бы вернуться. И вернулась бы… Но тут влезли вы и все к чертовой матери разрушили. Вам нравится разрушать?

— Честно говоря, нет, — ответил Алексей. — Но в этой истории есть и созидание. Вот это меня и утешает… Однако, я думаю, вы не только ради такой беседы явились сюда. Наверняка у вас есть дело.

— Есть, — кивнул Виталий. — Я решил затеять бракоразводный процесс и забрать ребенка себе. Не привык играть втемную и хочу, чтобы вы передали это Ане.

— Вот это уж нет! Это уж вы, Суржиков, сами. Если не желаете устно — есть почта. Такие вещи передают не через третье лицо.

— Я это к тому, чтобы вы лучше понимали последствия ваших поступков, Скворцов.

Едва Виталий это проговорил, как почувствовал — он оправдывается, и весь этот разговор показался ему каким-то ненатуральным, глупым, а главное, ненужным; у него не было никакой злобы к этому высокому парню, спокойно, без всякой боязни и даже без любопытства смотревшему на него. Негодование, вспыхнувшее в Виталии, когда он узнал, к кому ушла Анна, угасло и не возрождалось. Снова возникла тоска.

— Я представляю, я все очень хорошо представляю, — сказал Скворцов.

И этот его ответ, прозвучавший с сочувствием, совсем уж угнетающе подействовал на Виталия. Он горестно вздохнул, повернулся, сел в машину и, едва не задев зеленые «Жигули», выехал со двора: в зеркальце заднего обзора заметил, как Скворцов, широко расставив ноги, стоит посреди двора и наблюдает за отъезжающей машиной.

«Глупость какая… Мальчишеская глупость», — думал Виталий, выезжая на улицу.

Он ехал домой и размышлял: все разладилось в его жизни, все ему не удается, идет не так, как хотел бы; прежде знал твердо: если что решил — добьется, у него не бывало осечек, он умел не только взвешивать поступки, но и предвидеть их последствия, как они могут обернуться для него — так ему, во всяком случае, казалось, а сейчас… Вот уж верно говорят: пришла беда — отворяй ворота. Аня ушла, с отцом случилась непонятная глупая история, в результате которой он скатился вниз; какой-то рок навис над ним… И тут ему вспомнилась та быстрая, ловкая девчонка, которую он затащил к себе. «Экстремистка» — вот как он ее назвал про себя, она кинула ему в лицо наглые слова: «Ты слабак! Только слабаки прибегают к силе… Ты сдохнешь в одиночестве, я тебе это обещаю». Черт бы ее побрал, эту провидицу! Но, может быть, и в самом деле люди видели в нем не силу, а слабость, хотя сам он считал себя человеком крепким, да и многие из его старых приятелей говорили: «Виталий — молоток, любую стенку прошибет…» А вот не любую. Стоило ему один раз крепко споткнуться, и все начало рушиться. «Нет, — думал он, — я еще докажу… Я так просто не сдамся. Они все у меня еще попляшут». Но он и сам не знал, кому были адресованы эти угрозы…

Виталий приехал домой, и ему захотелось напиться; он никогда не пил прежде в одиночестве, сейчас достал бутылку виски, налил полстакана, взял кусок колбасы; выпил легко, не чувствуя, как обожгло горло, сразу стало легче дышать, он плюхнулся на диван…

Проснулся утром, лежа одетый на диване, голова раскалывалась, мучила жестокая изжога, во рту было пакостно; он встал, прошел в ванную, принял душ, но это не помогло.

Двое суток Виталий не выходил из дома, валялся на диване, спал… Проснувшись на третьи, увидел возле постели мать. Она грозно и вместе с тем сочувственно смотрела на него, потом вздохнула, сказала:

— Живо поднимайся, прими душ! Я пойду проветрю комнату. У тебя воняет, как в общественном сортире.

Его пошатывало и мутило, пока добирался до ванной; холодная вода ожгла тело, Виталий стоял под душем долго. «Черт с ним, схвачу воспаление легких и сдохну всем назло».

— Ты выйдешь наконец оттуда? — раздался властный голос матери.

Он вылез из ванны, долго растирался полотенцем, посмотрел в зеркало, увидел заросшую щетиной физиономию, и ему стало противно.

Когда он вышел из ванной, закутавшись в халат, то уловил дурманящий запах кофе; ему хотелось пить, и он направился на кухню.

Кофе был крепкий и горячий, он отхлебывал его, ощущая наслаждение, а мать сидела напротив, смотрела бдительно.

— Ты решил стать алкоголиком? — зло спросила она.

Он не ответил. Да и что он мог ей ответить? Ему на все было сейчас наплевать. Мать помолчала, ему почудилась в ее молчании угроза, и он не ошибся: едва допил кофе и отставил чашку, как мать, внезапно размахнувшись, влепила ему пощечину. Виталий едва усидел на стуле.

— Паразит, — жестоко сказала она. — Кто дал тебе право разводить такую слякоть?

— Но, мама…

— Что «но, мама»?

Он ляпнул первое попавшееся, чтобы хоть как-то найти себе оправдание:

— Аня нашла себе другого.

— Было бы смешно, если бы она этого не сделала. Да ты что, на самом деле? Звонят с работы. Все его потеряли, а он тут… Приложи холодное к щеке! Впрочем, — она встала, вынула из холодильника кусочек льда, — растирай, а то распухнет.

— У тебя тяжелая рука.

— А другие говорят — легкая. Стыд ты мой, стыд! Я думала, ты мужчина. Посмотри на отца. Посмотри внимательно, черт возьми! Он получил удар… Настоящий удар. Его сбили с ног, когда он поднялся на ту вершину, к которой стремился всю жизнь. Он запаниковал? Он распустил слюни? Черта с два! Он боец. Работник. Все, что у него есть, он добыл своими руками и умом. И отец всегда знал: можно надеяться только на себя. А ты? Тебя всю жизнь кормят с ложечки, а ты не умеешь даже как следует прожевать. Разве такая женщина, как Анна, может тебя любить? Стоит только удивляться, что она вышла за тебя замуж. Только полоумные дешевки могут идти за тобой в постель… Это же позор, позор, что ты не оказался способным даже сохранить семью! — Она приподняла свою пухлую руку, на которой сверкнул фиолетовый камень. Виталий подумал: она опять его ударит, — и отшатнулся. — Что ты вздрагиваешь? Мне надо было бить, сечь, пороть тебя в детстве, а я нянькалась с тобой. Вот и расплачиваюсь. И слушай меня внимательно. Ты сейчас же пойдешь на работу! Никогда больше не будешь опускаться до подобного свинства, какое я застала в этом доме. Об Анне забудь. Ты потерял ее и должен с этим примириться. Ладно, ты приобрел опыт, теперь знаешь, что такие женщины не для тебя. Найди себе женщину более покладистую. Может быть, еще не поздно построить новую семью. Если же ты не сумеешь взять себя в руки, то мы с отцом… ты слышишь? Мы с отцом, — подчеркнула она, — откажем тебе в помощи. Нам нужен настоящий продолжатель рода, полноценный мужчина, а не такая лужа, которую ты сейчас являешь собой. Ты внимательно меня выслушал?