Иосиф Герасимов - Конные и пешие

Аня рассердилась на его слова «твой Виталий», ему не надо было их произносить, отвернулась от него, стала собираться.

— Ну, вот это глупо, — сказал Алексей. — Когда тебе говорят правду о науке, обижаться по-женски…

Она сразу же поняла: и в самом деле глупо, но все равно внезапно всхлипнула:

— А почему ты на меня так кричишь?

— Если бы ты увидела, как мы мучаемся на заводах, ты бы и не так завопила, — примиряюще сказал Алексей.

— Да что я могу? — всхлипнула она. — Вся сила-то у них…

Он обнял ее, притянул к себе, заглянул в глаза:

— Может быть, и можешь. Ты ведь еще не думала об этом. А если задумаешься…

— Ты и дальше будешь на меня кричать? — беззащитно произнесла Аня.

Тогда он рассмеялся, поцеловал ее, сказал:

— Нет… Да я и не на тебя кричал. Выплеснулось. Понимаешь?

Она понимала.

Виталий сам испугался своей лютой злобы, она оглушила его, ослепила; такого сильного удара по самолюбию он еще не получал: поменять его черт знает на какого мужика со стороны, да он просто убьет и его и ее, дрянь она этакая… Он никогда не боялся драк, у него была стремительная реакция; еще когда учился в школе, знал — не препираться надо, а бить сразу и сильно, поэтому его и побаивались. Но тогда он был мальчишкой, а сейчас солидный человек, под руководством которого ведутся серьезные работы. И все же… Ну, не может он отказать себе в удовольствии сбить с ног этого гада Скворцова, пусть поцелуется с асфальтом, пусть поползает возле ботинок, а потом… Потом он просто заявится к Ане и при ее матери выложит все, что думает о ней, предупредит: затевает бракоразводный процесс с тем, чтобы Славика забрать к себе, такая мать должна быть лишена права воспитывать сына; он не поскупится, наймет лучших адвокатов, он должен будет выиграть этот процесс…

Все же Виталий не спешил встретиться с Алексеем, надо было хоть немного остудить себя, ведь можно и наломать таких дров — вовек не расплатишься, а неприятности и так преследуют в последнее время семью Суржиковых: на отца обрушилась комиссия, они трясли его за филиал со всех сторон. Поначалу Виталий был спокоен, потому что спокоен был отец, считал, ничего особенного он не сделал, да и знал — у отца достаточная поддержка в разных инстанциях, ну, пожурят, ну, дадут взыскание. А какой директор без взысканий? Комиссия закончила свою работу, в институте облегченно вздохнули: кажется, пронесло. Но отец сказал Виталию:

— Э-э, нет, сейчас только и начинается…

И в самом деле, отца начали вызывать в Комитет народного контроля; он приходил в просторный кабинет, где сидела строгая женщина. Николай Евгеньевич подробно живописал ее: английский костюм, белая кофточка с высоким воротником, чуть кривая улыбка и строгие синие глаза. Каждую их встречу она просила от отца письменного объяснения по тому или иному документу, касающемуся строительства филиала, потом читала эти объяснения, делала пометки и требовала уточнений, это отнимало ужасно много времени и сил, но отец терпеливо выполнял ее указания.

— А откуда она взяла эту ведомость? — недоумевал отец. — Явно кто-то даме подбрасывает хворосту в огонь. Эх, как мне не хотелось брать Бодрова, так Ворвань настоял… Уломал. — И при этом отец, хитро щурясь, спрашивал: — Ты не знаешь, Витя, для чего он меня уламывал?

Виталий знал, и отец знал, но даже между собой они не говорили об этом, — с Ворванем рвать было нельзя, мало ли как еще все обернется.

— Зачем эта возня идет? — недоумевал Виталий. — Ведь комиссия закончила работу.

— Работу-то она закончила, да выводов не сделала. А возня… Это к дурному, сын мой. Это значит, меня на такой ковер вызовут, где пощады не бывает. Так что, дорогой мой, ко всему готовым надо быть.

Говорил это отец спокойно, но теперь это спокойствие тревожило Виталия; он знал: когда у отца возникали мелкие неприятности, он сразу действовал, и очень решительно, а тут словно бы плыл по течению, покорно писал свои объяснения.

— Но это же глупость! — горячился Виталий. — Ты не для себя эти коттеджи строил. Неужели не понимают: филиалу нужны серьезные люди? Они в хижинах жить не будут.

— Понимают, — соглашался отец, — понимают даже больше: если хозяйственник будет придерживаться всех инструкций и установлений, он ничего толкового не сделает. Как это ни парадоксально, только откровенные жулики умеют делать так, что у них с законом не бывает осложнений. Сейчас, сын мой, стараются воровать, так сказать, узаконенно. Для этого существует множество обходных путей. Я ж, однако, не воровал и, как ты верно изволил заметить, не для себя старался. Тот путь, на который толкнули меня строители, давно проторен, и не мной. Другим это сходило, а мне, как видишь… Появился борец за правду — товарищ Бодров. Увидел в Суржикове нарушителя законности. У него факты. А против фактов не попрешь. Надо отвечать. Отсюда можно сделать один вывод: не ходи по путям, проторенным другими, ищи свои. Как ученый, я это для себя давно определил, а как хозяйственник… Вот видишь, поддался.

Отец говорил это, постукивая толстым пальцем по краю стола, в интонации его сквозила ирония, и Виталий никак не мог определить его истинного настроения; ведь он помнил, как счастлив был отец, получив институт, верил — многое сможет теперь сделать, да и работал четко, держал все нити в руках, ни одно институтское событие не проходило мимо него, не ускользало от его пристального внимания; при внешней неспешности, даже вальяжности он умел поспевать всюду. Может быть, отец уверен, что самого худшего не произойдет?.. А если произойдет?

Вот тут-то Виталию и в самом деле становилось страшно; он хорошо понимал, что быстро прошел свой путь наверх благодаря не только своей работоспособности — ох, сколько работоспособных людей ничего не добиваются! — а и при помощи отца, который подвигал его со ступеньки на ступеньку тонко, ненавязчиво; все дела с Виталием решались, когда Суржикова-старшего, как правило, не было в Москве, но Виталий знал — все готовил отец.

Если произойдет? Это будет сильный удар.

И наступил день, когда должно было быть вынесено окончательное решение; заседание назначили на три часа дня, и к этому времени Виталий приехал в родительский дом, чтобы вместе с матерью ждать отца.

Клавдия Никифоровна была молчалива, замкнута, занималась на кухне своими делами, потом села к телевизору, включила учебную программу, там шла передача об Островском; Виталий посидел рядом с матерью, но не смог сосредоточиться, плохо понимал, что, собственно, происходит на экране, да он и смотрел рассеянно. Его воображению представлялся зал, похожий на тот, что бывает в народном суде, люди за столом во главе с председательствующим, а перед ними отец в качестве ответчика; но ему никак не удавалось представить его робким, покорно отвечающим на строгие вопросы; сколько Виталий помнил — отец всегда был уверен в себе, даже когда что-либо просил, это скорее походило на приказ. Что они могут ему сделать? Что?