Иван Евсеенко - До конца жизни

После этой ночи в отношениях капитана и Иваньки произошла какая-то перемена. Встретившись где-нибудь днем, они не знали, как себя вести. У Иваньки вдруг снова просыпалась ревность, и он уже готов был выдать себя, наговорить Александру Петровичу бог знает чего и про Лизу, и про рыбалку, и, конечно же, про дом, который давно надо продать, поскольку капитану он, по всему видно, совершенно не нужен. Но Иванька сдерживал себя, понимая, что ревность эта пустяшная. Лиза в такие минуты казалась ему чем-то похожей на Марьяну. Иваньке хотелось познакомиться с ней поближе, чтоб можно было сличить лицом. В предутренние сумерки, когда Лиза возвращалась домой, он такое сходство находил. Глядя, как она перед уходом развешивает во дворе только что постиранные капитановы рубашки и майки, как моет крыльцо, он по-доброму завидовал Александру Петровичу. В этой роли уже почти полновластной хозяйки бревенчатого дома Лиза особенно нравилась Иваньке и особенно походила на его Марьяну.

Несколько раз Иванька порывался завести с Александром Петровичем разговор о его дальнейших планах насчет отпуска. Но разговора у них не получалось. Капитан, чувствуя перед Иванькой вину и зная, что тому про Лизу все известно, старался как можно скорее уйти в дом. Там, в ожидании вечера, он молча курил сигарету за сигаретой, волнуясь, как перед своим самым первым, еще курсантским плаванием, от которого тогда зависела вся его будущая жизнь.

Иванька тоже уходил домой, обидевшись на капитана за такое невнимание к себе, хотя и понимал, что тому сейчас не до Иваньки, что того, наверное, одолевают всякого рода сомнения, которые может разрешить только он сам. Иванька давал себе обещание больше вовсе не ходить к Александру Петровичу, и правда, дня по три он не появлялся.

Во время одной из таких размолвок, когда Иванька совсем уже измаялся, капитан сам постучался к нему:

— Подмогнуть бы надо, Иван Мардарьевич.

— Что случилось? — сразу отошел Иванька.

— Да вот… — кивнул Александр Петрович в сторону своего дома.

Иванька глянул в окно и мгновенно забыл о всех своих обидах. Возле дома стояли две машины, груженные лесом, кирпичом и досками.

— Давно бы так, Петрович! Давно бы, а то стареет, разрушается, — заволновался он, намекая еще на что-то другое, не имеющее отношения к дому.

Как был в одной нательной рубашке Иванька выскочил на улицу и принялся бойко командовать шоферами. Те, приняв его, очевидно, за главного здесь хозяина, покорно выполняли все требования, подгоняя и разворачивая машины, как того хотелось Иваньке.

Лес разгрузили на лужайке перед домом, так, чтобы при строительстве было удобно тесать и подкатывать к стенам. Александр Петрович расплатился с шоферами новенькими, еще не бывшими в употреблении десятками, предложил им зайти в дом и выпить по рюмке. Но шофера от выпивки отказались, торопливо развернули машины и уехали в город.

Время было еще раннее, и Иванька тут же стал торопить Александра Петровича:

— Может, сегодня и начнем? Чего откладывать!

— Можно, — весело и решительно согласился капитан.

Иванька, не дожидаясь дальнейших распоряжении, побежал к себе домой, принес оттуда инструменты: топоры, пилу и даже неизвестно зачем хранившиеся у него домкраты. Потом, чувствуя, что с таким важным и значительным делом, как ремонт дома, им вдвоем с капитаном не справиться, сходил еще за Митей.

Втроем они обошли дом со всех сторон, советуясь друг с другом, с чего начинать. Иванька по своему обыкновению много суетился, командовал, стараясь показать перед капитаном и Митей свою осведомленность в плотницких делах. На самом же деле распоряжался всем Митя, построивший на своем веку в Боровичах не один дом.

Они скрепили дом по каждой стене четырьмя лагами, потом, разобрав завалинку, подвели домкраты. Дом заскрипел, закачался, но все же, повинуясь силе, заметно стал подниматься, внимательно прислушиваясь к самому себе и еще не понимая, зачем это потревожили его старое, высохшее тело. Еще больше он удивился, когда из этого тела начали вынимать четыре первых венца. Но потом, будто смирившись, и приготовившись к более трудным испытаниям, он затих, опираясь на окружавшие его со всех сторон бревна-подпорки.

В первый день работали почти до самого темна. Мужики, возвращавшиеся с сенокоса, изредка подходили к дому, интересовались:

— Ремонтируем?

— Надо, — отвечал совсем умаявшийся Иванька и невпопад тюкал топором мимо отбитой шнуром метки.

Александр Петрович в тельняшке и найденных в чулане еще отцовских сапогах угощал мужиков сигаретами, расспрашивал о сенокосе и разных колхозных делах. Глядя на него, Иваньке даже не верилось, что Александр Петрович объездил почти половину земли, что есть у него где-то дети, жена, о которой за все время отпуска он ни разу так и не упомянул. Иваньке казалось, что спокон веку капитан живет здесь, в деревне, что жена у него, конечно, Лиза. С минуты на минуту она должна появиться, пригласить плотников на ужин, по-женски справедливо оценить их работу.

Но Лиза приходила обычно с наступлением темноты, и ужинать им пришлось одним. Иванька по приказанию капитана сбегал в магазин за двумя бутылками «Экстры». Потом капитан достал из печи борщ и поджаренную на громадной сковороде рыбу. По одному запаху и виду еды, еще не пробуя ее, Иванька почувствовал, что приготовлена она женской рукой, к тому же в расчете не на одного едока. Видно, Лиза знала о предстоящем ремонте и, как всякая хозяйка, по-настоящему готовилась к нему, чтоб плотники не были в обиде.

Расположились для ужина они на крылечке, потому что в порушенном доме было пыльно и мусорно. Иванька, намаявшись за день, быстро захмелел, начал переговариваться с Митей насчет его говорящей жены Сони, которую Митя ждал пятнадцать лет. Митя отвечал ему, что, мол, Соню понять можно — не каждая на такое решится. Но теперь они живут в дружбе и согласии. Соня выучилась разговаривать на пальцах, а дети у них говорящие.

Потом Иваньку, как всегда, потянуло на песни. Он начал свою любимую про полевую дороженьку и доброго молодца. Капитан попробовал было ему помогать, но вскоре умолк, очевидно почувствовав, что ни по своей силе голоса, ни по умению он не сможет сравниться с Иванькой. А тот, глядя на Митю, который настороженно и виновато сидел за столом, выводил каждое слово с необычной даже для него широтой и терпением. Иваньке почему-то вдруг захотелось, чтоб его песню услышала на том берегу Лиза и при случае, который, конечно, непременно представится в будущем, похвалила его так же неназойливо и так же ласково и внимательно, как это умела делать одна Марьяна. Забыв об Александре Петровиче и Мите, Иванька пел сейчас, овладеваемый только одним этим, необъяснимым даже ему самому желанием.