Аркадий Чернышевич - Затор на двадцатом

— Возле хаты? Ну, я это знаю.

— Он из хаты никуда не выходил.

— За вором следят не возле хаты, а там, где он будет красть. Ты не обижайся, Антось, я не говорю, что твой отец вор.

— Дядя Сымон! — горячо заговорил Антось. — А я говорю, что он вор, это так. Прошлой ночью он мережу около Трех сосен очистил.

— Ну там и было всего килограммов пять-шесть, — усмехнувшись, сказал Сымон.

— Эх, дядя Сымон, — вспыхнув, чуть не крикнул Антось. — Я его сам поймаю!.. Я ему вчера все высказал! Он мне тоже кое-что сказал. Не толкай меня в бок, Янка, я все расскажу.

— Мне много говорить не надо, Антось, ты лучше Янке расскажи обо всем. А то, что тебе отец что-то обидное сказал, то и ему, вероятно, от твоих слов было не особенно сладко.

— А я все равно его поймаю!..

— Ну ты больно не горячись, Антось. Тебе за отца обидно — верю, а мне товарища разве не жалко? Как ты думаешь?

— Какого товарища, дядя Сымон?

— Своего товарища. Ну скажем, тебя. Потому мы и поставим охрану. Комсомольскую охрану. Как думаешь, Янка? — спросил он у сына.

— Правильно, тата! — ответил ему Янка.

— Ну вот и выдели на ночь трех человек. И Антося — тоже.

— Я и сам пойду! — обрадовался Янка. — За день отоспимся, правда, Антось?

— Еще как отоспимся за такой день! — ответил Антось и почувствовал, что стало легче на душе.

Подойдя к конторе, Сымон Наруть остановился.

— Идите, хлопчики, отдохните. Если отец дома, Антось, скажи, чтоб пришел ко мне в контору. А если нет, не беспокойся, я его сам найду.

Степан Ивашкевич в это время уже сидел в конторе. Он пришел сюда около часа назад, вдруг остро почувствовав свое одиночество.

Тут и застал его Сымон Наруть.

— А я тебя ищу, Степан, — сказал Сымон, пожимая ему руку.

Эти слова встревожили Степана, и он немного отодвинулся от стола.

— Так вот, я тут…

— А чего же ты отодвигаешься? Придвинься ближе. Придвинься и скажи, чего ты от людей прячешься?

— Почему, Сымон?

— Вот я и спрашиваю: почему?

У Степана забилось сердце. Он покраснел. Но Сымон словно не замечал этого и продолжал:

— Если человек прячется от людей, у него, видно, темно на душе. Боится он людей. Правильно, Степан?

— Я не прячусь от людей, Сымон… А что на озере меня не было, так там мой сын… Сегодня, когда я встал, его уже и след простыл.

— Знаю. Однако и тебе от работы увиливать не следует. Ты в последнее время даже не интересуешься, как идут у нас дела, каков улов рыбы.

— Я не увиливаю, Сымон… Ты меня как работника знаешь?

— Знаю. Вот тебе задание: сегодня повезешь рыбу на сдаточный пункт в Купы. Пошла селява, Степан!

— Пошла! Давно так не шла!

— Сегодня особенно богатый улов. Вот ты его и повезешь. Ответственным.

— Браточек, Сымон! — вскочив с места, воскликнул Степан.

— Ответственным, Степан, ты учти это. Это я не от себя так говорю: партийная организация назначила тебя ответственным.

— Поверь, Сымон! Сдам до одной рыбки.

— Заранее верю. Сегодня рыбаки заметили: одна мережа была не только вытряхнута, но и порезана.

Степана бросило в жар от этих слов.

— Сымон, поверь мне! Не я…

— А кто же говорит, что ты!

Степан помолчал, склонив голову, не решаясь поднять глаза на Сымона. Потом заговорил, превозмогая стыд:

— Я знаю, ты думаешь, что это я. Было, не таюсь перед тобой, было. Но сегодня не я. Разве же я такой!.. Нет, Сымон, не такой я.

— Чудак ты, Степан. Если б мы были уверены, что это ты, по голове бы тебя не погладили.

— Братка, Сымон, клянусь тебе! Не будет больше этого…

— Это слова, Степан. Доказать надо. Снова заслужить доверие. А это не так просто и легко. И не так скоро.

— Заслужу! Я не хищник, Сымон.

— Ты чудак, а не хищник. Былой своей славы забыть не можешь. А теперь это не слава, а позор. Трудом надо славу завоевывать, Степан, а не воровством. Разве ты не понимаешь, что под твою марку может работать настоящий хищник и враг, а ты для него громоотвод. «Кто мережи вытряхнул? Да кто ж — известно: Степан Ивашкевич!»

Такого позора еще никогда не переживал Степан. Он сидел как на горячих угольях.

— Смешно, Степан. Живешь ты хорошо, я уверен, и чарку есть на что купить, а вот не хватает тебе чего-то, да и только. Ну, пора идти. На складе, верно, ожидают нас.

Степан встал, ему хотелось говорить, хотелось раскрыть свою душу, но он чувствовал: ничего не скажет, не хватает слов, чтоб высказать все то, что происходит у него в душе.

Вслед за Сымоном он вышел из конторы.

Степан вернулся домой еще до захода солнца.

Времени было достаточно, чтоб обдумать в дороге все, что произошло с ним. Он вспоминал вчерашний вечер, сегодняшний разговор с Сымоном. Все это обжигало как крапива, кололо в сердце. Краснел перед самим собою… Никогда еще не было с ним этого. Особенно горько было, когда вспоминал Ломотя. Несчастный Кукса и тот чувствует себя выше его. Какой-то бродяга может упрекать его, Степана Ивашкевича!

И сколько ни думал, все его думы сводились к одному: «Под твою марку может работать настоящий хищник и враг, а ты для него громоотвод». Кто же таким врагом может быть в Наносах?

Он мысленно перебирал всех наносовцев и никого не нашел. «Только я и есть такой злодей, — с ужасом думал он. — А кто же сегодня очистил целую мережу? При таком улове в мереже было много рыбы… Не пять килограммов, нет… И мережу порвал…»

Он, Степан Ивашкевич, делал по-хозяйски. Много не брал, только на выпивку и на похмелье. Мережу ставил на место, надеясь, что к утру в ней снова будет рыба… А это был хищник, враг… А люди думают: «Вот Степан Ивашкевич! Ну и злодюга же…» От такой мысли хотелось провалиться сквозь землю… Сымон поручил ему отвезти и сдать рыбу, и он обрадовался: «Все же считает меня человеком. Человеком… А сегодня разве не говорят люди, что Степан ночью целую мережу рыбы вытряхнул, а его по голове гладят, рыбу везти поручили? Но он все равно украдет, не здесь, так там, в Купах. Такой хват, он из-под курицы яичко украдет… Ай-яй!

Доверие заслужить не легко, не просто, и не скоро. Значит, это еще не доверие, что ему поручили сдать рыбу… Не так скоро забудут люди, что он вор.

А сына сапогами упрекнул… Дурень, дурень… Получается, что за эти сапоги втрое дороже заплачено, да и совесть продана.

Подъезжая к хате, решил: если есть враг и преступник, он будет пойман. И поймает его Степан Ивашкевич. Никто иной. Только он должен его поймать.

Очень удивился, когда жена даже и вида не подала, что вчера ругалась с ним, а сразу поставила на стол обед и упрекнула, что не зашел утром домой позавтракать.

Степан сел за стол.

Сын забежал на минуту в хату и взглянул на отца не понуро, как это было раньше, а как-то просто и весело. Он даже спросил у него о чем-то, но Степан не расслышал, а Антось, не дожидаясь ответа, снова вышел.