Аркадий Чернышевич - Затор на двадцатом

У Андрея защемило сердце, он боялся, что потеряет сознание.

Агроном еще долго громко возмущался, а Андрей молчал, погруженный в свои невеселые мысли.

Андрей вернулся домой под вечер, усталый, разбитый. Он даже не мог представить, сколько пережил за такое короткое время. Сердце его болезненно сжималось от неведомого чувства. Он жалел, что не набил морду этому мерзавцу. Странно было, что не злился на Катю. Но почему она не рассказала обо всем тогда, сразу? Вот за это было обидно, и хотелось увидеть ее, услышать от нее самой слова правды. Разве можно верить такому негодяю?

Андрею стало больно и жалко и себя, и Катю. Он почувствовал, что любовь его становится какой-то болезненной. Может, она станет еще сильнее, а может, совсем умрет. Нет, об этом было страшно подумать! Андрей был убежден, что боль пройдет, счастье он не потерял, но настроение было испорчено надолго…

Андрея встретил Борис. Матери и Настеньки дома не было. Борис взглянул на брата и испугался.

— Ты заболел, Андрюша? — тревожно спросил он.

— Нет, Боря, — охрипшим, чужим голосом ответил Андрей. — Я просто устал…

Он тяжело опустился на скамью.

— Раздевайся, перекуси с дороги! — предложил Борис. — И хвались: экзамены сдал?

— Да, сдал. На заочное отделение…

— Вот молодчина, Андрюшка! — затормошил Борис Андрея, который сидел склонив голову, вялый и печальный. — Ты же действительно болен, Андрюша!

— Вероятно, немного заболел… — пытаясь улыбнуться, ответил Андрей.

— Никуда ты не годишься. А к нам тут девушка одна уже третий раз приходит. Сегодня была, все про тебя расспрашивала.

— Какая девушка? — спросил Андрей.

— Разве не знаешь? Катя!

Андрей вскочил со скамьи. Словно сто пудов упало с его плеч.

— Да говори же ты быстрей!

— А-а, я смотрю, что твою хворь как рукой сняло!

— Не дразнись, а говори быстрей.

— Ну вот что. Как только ты уехал, она, где бы меня ни встретила, все спрашивала, были ли от тебя письма. А ты же такой умный, что и нам ни разу не написал.

Андрей схватил Бориса и сжал его в объятиях.

— Пусти, а то задушишь! — попросил Борис. — Ты бы лучше что-нибудь съел.

— Давай, Борька, давай! Если хочешь, я и тебя съем.

…В тот день они встретились совсем неожиданно. Еще задолго до сумерек Андрей вышел за деревню в небольшую березовую рощу, где всегда в праздничные вечера собиралась деревенская молодежь. Андрей шел между толстыми березами, что низко свесили свои длинные тонкие ветки. Роща была редкая, вся поросла густой травой, цветами и разным бурьяном. Легко было дышать свежим воздухом.

Андрей не удивился, увидев Катю. Она шла ему навстречу. Вероятно, их обоих привела сюда любовь. Сегодня Катя снова была такой же легкой, шаловливой, как в тот первый вечер в клубе, и напоминала белого мотылька. Только глаза стали серьезными. Она вопросительно взглянула на Андрея. Он радостно улыбнулся и протянул ей руки. Она ждала этого. Она не верила, что встреча будет такой счастливой.

— Андрюша, родной!.. — и бросилась в его объятия.

Потом, обняв Андрея за шею, начала говорить взволнованно, с тревогой заглядывая ему в лицо:

— Как я страдала. С того дня, как ты уехал… Я не ожидала такой встречи. А может… — ее голос задрожал. — А может, если бы ты знал, Андрюша…

— Я все знаю, Катенька, — сказал Андрей, целуя ее.

— Я тогда хотела сказать… но гроза нам помешала… Я расскажу, Андрей!

— Не надо, Катя. Не будем бередить того, что было. Только знаешь, дорогая Катенька… мы уже не детки горькие…

Катя перебила его:

— Молчи, Андрюша, молчи, дорогой. Я думала об этом, как только ты уехал…

Она положила свою голову на его плечо.

Андрей понял, что их любовь стала крепче.

1956

Антось Ивашкевич вышел из клуба весь в поту. То, что он услышал сегодня на комсомольском собрании, не было для него новостью. Он знал об этом и раньше, но думал, что, кроме него, никто больше не знает, потому и таил все глубоко в душе.

Тяжело было Антосю слушать высказывания комсомольцев. Особенно обидным показалось выступление Янки Нарутя: «Антось знал, но молчал. Пусть он скажет, почему он молчал», — говорил Янка.

«Эх, Янка, Янка… А еще лучший друг. Почему же ты мне не подсказал вовремя! Разве ты не знаешь, как тяжело выносить сор из собственной избы. Разве ты не видел, как эта грязь мешала мне жить и дышать», — в отчаянии думал Антось.

Не ожидая товарищей, он зашагал по улице, в самый ее конец, где на отшибе стояла его хата.

Наносы уже спали. Тени от деревьев и домов ложились на улицу такими черными пятнами, что на них, словно в бездну, страшно было ступить.

Тихо и беззвучно кругом. Полная луна успела уже высоко подняться и смотрела с неба слегка заносчиво и хитровато, словно хотела сказать: «Взгляни-ка, хлопче, какая я сегодня круглая!»

Антось не заметил, как очутился перед калиткой своего двора. В хате горела лампа. Значит, и сегодня отец где-то был и недавно вернулся домой.

«Понятно, где он был. Там, где и обычно бывает», — подумал Антось.

Никогда раньше не решался думать об отце плохо, прогонял от себя дурные мысли, а сегодня они навалились на него. И чем больше думал, тем больше накипала злость. Знал, если сейчас зайдет в хату — не выдержит, даст волю злости и произойдет что-то страшное.

Он отвернулся от хаты и взглянул на озеро. В эту теплую августовскую ночь оно казалось бескрайним. Берега терялись вдали, словно сливались с темно-синим небом. Лунный свет колыхался на поверхности. Кудрявые вербы нагнулись низко, к самой воде. Хотелось подойти, наклониться вместе с ними, посмотреться в прозрачное нарочанское зеркало…

Дома было так, как и ожидал Антось. Отец босой, согнувшись ходил по комнате, заложив руки назад. В белой рубашке и черной жилетке, он напоминал вспугнутого аиста. Бородка его задиристо торчала вперед, и острые, колючие усы усиливали это сходство.

Видимо, отец с матерью разговаривали о чем-то не особенно приятном. Это Антось понял по печальному взгляду матери.

— Где ты шатаешься до полуночи? — спросил отец и повернулся в сторону матери. — Учишь меня! А ты вот лучше сына поучи. Не я за вашей спиной живу, а вы за моей.

— Что, отец, и сегодня у Ломотя был?

— А твое какое дело? — подойдя вплотную, спросил отец.

Он дохнул в лицо Антося перегаром самогона, и тот отступил назад.

— Не ты у меня должен спрашивать, где я был, а я у тебя! Понял?

— Сегодня, кажется, не праздник, а к Ломотю в праздник ходят.

— А я устроил себе сегодня праздник… А захочу — устрою и завтра.

— Боже мой! И когда все это кончится! Как пошла рыба, у тебя что ни день — праздник и праздник… — проговорила мать.